Ив Сен-Лоран

«Опьянение» — такое название было наконец-то дано новым духам Сен-Лорана через три года после их выпуска. Его создатель теперь запрещал себе виски и вино и, похоже, вернулся из долгого путешествия. «Я был очень зависим от алкоголя, это сыграло со мной злую шутку. Я не думаю, что его стоит смешивать с антидепрессантами». Он сравнил алкоголь с наркотиками: «Это так цепляется к человеку. Это провокатор эйфории, расслабленности. Алкоголь еще вреднее…» Новое воздержание стало настоящим испытанием. Ив Сен-Лоран окончательно потерял свой искусственный рай, описанный когда-то Бодлером. «Вы привыкаете к наркотикам, это как чудодейственное лекарство. А после этого начинается падение и все, что серьезно разрушает ваше существо». Кутюрье говорил, что «яснее видит людей и свою профессию», но реальность навязывала себя с такой жестокостью, какую трудно было преодолеть. Эпоха отсылала его к знакомым ему, все более и более навязчивым эстетическим призракам. «Чем больше я старею, тем сильнее у меня стремление к совершенству, и от этого мне тяжело, а ведь я не чувствовал ничего подобного, когда был молодым». Он теперь пил кока-колу литрами и жаловался на боль в животе. «Священное чудовище» моды принимало ванны реальности и делилось ими с публикой. «Он против всего», — говорил о нем Пьер Берже. Что-то все еще пожирало его изнутри, еще один наркотик, гораздо более живучий, чем все остальные, единственное, от чего он, казалось, не мог отказаться. Имя этому наркотику — успех.

1958–1998. Прошли десятилетия. Поскольку для него верх несчастья — это «время, которое проходит», возникало ощущение, что кутюрье хотел уничтожить время. Книга, лежавшая у его изголовья на данный момент, — не что иное, как «Заколотый голубь» Пьетро Читати[959], необычайное эссе — погружение в сердцевину мира Пруста, который однажды «понял, что ему нужно раскопать логово тьмы, которое скрывалось в нем»[960]. Без сомнения, Ив Сен-Лоран был тоже из таких. Но Ив был окружен слишком многими безднами. Мир, где он вырос, мир, который он построил, уходил у него из-под ног, оставив только одну верную спутницу — боль, она жгла его и заставляла возрождаться. Поэтому он и любил повторять одну из своих любимых цитат Пруста: «Печали — это мрачные ненавистные слуги, против которых мы боремся, под власть которых мы попадаем все больше и больше, это жестокие незаменимые слуги, что неведомыми, скрытыми под землей путями ведут нас к истине и к смерти». Кутюрье, определивший себя как «создатель счастья», знал, что он сам не достигнет счастья, разве что благодаря солнечному лучу, аромату цветка, улыбке женщины. Ив Сен-Лоран нашел в своем эссе, посвященном Прусту, дорогую ему тему уникальности жизни. «Он страдал смутно, глухо. В конце концов он заселил свою жизнь небесными эманациями, которые вскоре стали темными божествами его книг»[961]. Одна из пружин отчаяния еще играла с ним. Однажды Сен-Лоран поднимался по лестнице своего Дома обычной походкой. Увидев себя в зеркале, вспоминал Кристоф Жирар, «он начал сутулиться, замедлил шаг, точно его одолела ужасная усталость». Солнце светило на авеню Марсо. Дом моды, казалось, пульсировал с ним в такт с его страхами и восторгами. Это было немного похоже на атмосферу в «Поисках утраченного времени» Пруста, где смены времени достаточно, чтобы «немного воссоздать себя заново».

На модных подиумах Лондон возвратился к свингу. Превращаясь в город-музей, знаками чего стали великие проекты президента (например, громадное здание Национальной библиотеки Франсуа Миттерана архитектора Доминика Перро, открывшейся в марте 1995 года), Париж конкурировал в креативной среде с художественным всплеском стиля «брит-поп», ворвавшимся в искусство, музыку и моду. Пресса широко освещала «шумиху» этого города: «фьюжн-еду», подаваемую в шикарных столовых, таких как Nobu; новые модные дзен-отели (Hempel) и кварталы (Ноттинг-Хилл). Все это похоронило серые годы тэтчеризма, к радости брокеров Сити, чьи депозитные бонусы в 2000 году достигли суммарно 1,5 миллиарда евро. Пьер Берже, всегда находившийся «в тренде», решил сделать пожертвование лондонской Национальной галерее, превышавшее сумму в один миллион фунтов стерлингов (1,5 миллиона евро). Сумма предназначалась для обновления залов французской живописи, где в том числе висели портреты кардинала де Ришельё кисти Филиппа де Шампань[962] и маркизы де Сеньеле кисти Миньяра[963]. «С английскими музеями работать легче», — говорил он, все еще продолжая провоцировать многоголовую гидру французской музейной администрации.