Я готова была нестись прочь, но Руби повернула меня на девяносто градусов и закрыла глаза. Мои зеркальные нейроны проделали тоже самое с моими. А, понятно, за этой белой дверью моя комната. Пусть она тоже будет белой или хотя бы с окном.
Руби нажимает на ручку и..
– Tralalala! – голосит она.
Не могу удержать веки на месте и открываю глаза когда еще дверь не успевает распахнуться полностью. Мой новый спальный мир сантиметр за сантиметром обнажает себя. Он белый и солнечный. Мне не может так повезти, а-а-а! Елки-палки, горелые тарталеты, да я в раю.
Когда у меня появился свой дом, мне было четыре года. Папа внес меня на руках в серые стены на высоте самого неба, и я обалдела. Он входил в каждую комнату и говорил: «Вот это детская. И спальня. А это – зааал!»
А потом он поставил меня на ноги и сказал, что я могу ходить везде.
Я и хотела ходить везде, но каждый раз падала. Перед каждой комнатой шлепалась на коленки и вползала в нее. Потом поднималась и ходила до окна и обратно и иногда наискосок.
Чтобы выйти, снова падала на коленки. Мама не видела этого чуда. Она громко разговаривала с кем-то в подъезде. Эхо летело через пролеты с первого на шестой этаж. Я слышала, дверь была открыта счастью.
А папа видел и спросил:
– Зачем ты падаешь?
Не помню, чтобы ответила ему. Вряд ли знала. Зато помню, как папа засмеялся и хотел насмешить маму, но она еще не успела подняться к нам, под облака.
Тогда он сказал:
– Тебе больше нечего бояться. Здесь нет порогов.
И я посмотрела на пол. Точно! Между комнатами больше не было этих невидимых детскому глазу возвышенностей! Этих эверестов, дважды выкорчевавших мне ногти из правого большого пальца. Теперь у меня не было препятствий, чтобы входить в любые двери. Мне больше не нужно было падать, не нужно бояться, а потом плакать и забывать, а потом снова падать!
Вот почему когда папа ушел, я начала спотыкаться на ровном месте. И именно тогда ногти на ногах стали чернеть сами собой.
И мама к тому же умерла.
Руби открывает шкаф. Для меня там есть полка и ряд вешалок. В углу, обтянутые пластиком, чьи-то вещи.
– Questa e ' la tua stanza, – поясняет Руби. – Maksimiliano no, Fabio si6, – и она стучит по стенке.
– Максимильано тут? – спрашиваю я и тычу пальцем на пол.
– No, Maksimiliano arriver`a stasera. Parla un inglese perfetto7.
– Я тоже инглезе, – пытаюсь радоваться я.
– Va bene, – отвечает Руби, – tuo… opuscolo, vocabolario8.
А, она уже знает про волшебные распечатки, три листа итальянских фраз с транскрипциями и переводами. Их Лёля распечатала, а Ирина выдала нам с Димкой в аэропорту.
«Скажете Катиной тете спасибо, – заявила Ирина, – она выбрала шрифт покрупнее, чтобы глаза не уставали, и сделала двусторонними, чтобы деревце спасти».
Я прям здорово про себя посмеялась в их буквенное лицо. Как, ну как можно ограничиться тридцатью предложениями, особенно в незнакомой семье? Димка наоборот ваукнул и стал перебирать листы туда-сюда-обратно в поисках, наверное, сокращенного варианта.
– Никогда это не запомню, – выдал он мне, прочитав по транскрипции числа от одного до десяти.
– А у меня вот что есть, – и я достала из рюкзака краешек своего разговорника. – Сто тридцать страниц, – пояснила я.
– Ты подготовленная, – вздохнул Димка.
Тертая, хотела ответить я, но промолчала ради димкиного спокойствия. Приятно думать, что кто-то признал твою продуманность и считает это плюсом. Разговорник я никому больше не покажу, с ним я как с личным переводчиком. Хоть что-то должно пойти иначе в этот раз. Нет, в этот раз все должно быть по-другому.
– Это мое protestari, – прошептала я Димке. – Понимать больше – говорить меньше.
Достаю распечатки из рюкзака и протягиваю ей. Она слишком быстро находит в них нужное. И это не «Добро пожаловать», а «Какой у тебя день цикла?».
Прошу листок, ищу это предложение и пытаюсь вспомнить все известные мне из биологии циклы: превращение гусеницы в бабочку, куколки в осу, личинки в блоху.
Вот оно: «… ciclo»9.
– А, cycle, periods?10 – выдыхаю я и только потом понимаю, что рано радуюсь, что Руби рано радуется, если думает, что я пущу ее за кулисы.
– Но, – отвечаю я.
– No?
Не верит? Вот тут я бы хотела соврать по привычке, которую прилепила на меня Лёля, но не могу. Мне запросто строить из себя не себя.
– Но, я маленькая, – и я приседаю, чтобы показать, что я еще не созрела для циклов.
– Opa, meglio `e, – верит мне Руби и складывает распечатки на тумбочку у кровати, – riposa11.
Киваю, и Руби уходит. Впереди столько всего, а я не могу избавиться от мысли, что зря сюда приехала. Что я хотела исправить? Еще и этот Максимильяно. Вдруг он меня заранее ненавидит за отобранную комнату?
Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное