Исцели меня

Пережив страх потерять ее навсегда, я трепетно прижимаю любимую к себе и не могу уснуть. Настя сладко спит, спрятав нос в моей кофте. Ярослав оказался прав: трудно смотреть на любимого человека, когда он добровольно приносит себя в жертву, а ты остаешься стоять в стороне беспомощным дураком. Венчание, может, и сохранит ее дар, но не сохранит понимание между нами, я всегда буду рваться защитить ее, она будет уверять, что ее страдание – это смысл жизни.

Я посмотрел в окно. За прозрачным тюлем видно, как на небе собираются тяжелые синие тучи. Вместе с ухудшающейся погодой на меня давит депрессивное настроение, и я продолжаю накручивать себя. Одна часть меня относится к ней как к святой и считает, что ее дар – это великий долг перед людьми, другая часть меня хочет избавить от всех мук и страданий. Эти думы затягивают меня, и я уже не столько наблюдаю за небом, сколько думаю о нас, растворяясь в грозовых тучах. Настя пошевелилась, потягиваясь, выпрямилась всем телом. Я заботливо поглаживаю ее по спине.

– Ты не ушел, – шепнула она. Ее тихий спокойный голос возвращает меня из депрессивных размышлений.

– Я бы не посмел оставить тебя в тяжелом состоянии, – я провел пальцем по большому синяку. Запекшая кровь разлилась под кожей, отражая сочетание оттенков холодной и теплой гаммы с бледно-желтой окантовкой. – Я сделал тебе больно?

– Ты не виноват, – спрятала она руку под плед. Совершенно легко села на кровать, опираясь на подушку. Я привстал за ней. – Это я попросила тебя сделать капельницу, – она прячет от меня взгляд, я раздраженно вздыхаю.

– Я должен был спросить о последствиях капельницы, я чуть тебя не угробил…

– Максим, прекрати все эти терзания, ситуация была по обстоятельствам. Да, я очень редко, но пользуюсь адреналином, – возмущается она, вставая с кровати.

Я тоже поднимаюсь вслед за ней, бережно помогая ей встать. Она упрямо отталкивает мою руку, показывая свою самостоятельность.

– Макс, я не хрупкая и до встречи с тобой справлялась с трудностями сама! – крикнула она и замерла…

Меня задели ее слова, свое разочарование я скрыл, прикрывая глаза ладонью. Мне было очень трудно смириться с тем, что все мои старания сравнили с обузой, которые я навязываю. Чувствую ее прикосновения и убираю ладонь, встречаюсь взглядом с ее большими глазами, полными сожаления и вины.

– Вчера ты изменилась в машине, ты уже в тот момент чувствовала, что…

– Я знала, что нужно оказать помощь, но не знала, что это твой папа, – робко ответила она на мой незаконченный вопрос.

– Речь ведь в доверии, ты знала, но не поделилась со мной. Ты все спланировала, убедилась, что капельница в сумке, – во мне росло возмущение, и в глубине души я пытался найти оправдание своей беспомощности.

– Если бы я рассказала тебе, то ты не поехал бы на день рождения. Я знаю, что ты пошел бы на все, чтобы оградить меня от страдания, а твой отец погиб бы потом. Тебе стало бы легче, если бы он погиб? Тебе стало бы легче жить, зная, что я могла его исцелить? – она со злостью тычет указательным пальцем мне в грудь.

– Я очень благодарен за отца, но речь идет не о нем, а о тебе, – хватаю я ее за руку.

– Максим, речь идет о том, что ты пытаешься спасти от того, от чего я не прошу спасать меня, – это мой выбор, – злится она и вырывает руку из моего захвата.

Наконец на ее лице я увидел злость, ярость, а не слезы. Действительно, в этой хрупкой ангельской девушке я не заметил настоящего бойца.

– Что за крики? – входит в комнату София и озадаченно смотрит на нас обоих.

– Все в порядке, мама! – крикнула Настя. Я предпочел молчать, только из-за уважения к своему чувству.

– Настя?..

– Мам, дай нам договорить, – повышает она голос, гневно смотря на мать.

София еще раз серьезно посмотрела на нас и, задумчиво покачав головой, вышла. Наш конфликт перерос в затяжное молчание. Мы скрыли возмущение внутри себя и не решались сделать шаг к перемирию.

– Вчера, когда мы пришли ко мне, в коридоре ты что-то хотела сказать, но не успела, – начал я первый. Румянец выдал ее стыдливость, и я понял, что она понимает, о чем я. – Скажи мне?

– Я не могу, – нервно покусывает она губы, продолжая изображать рассерженный вид.

– Разве с того момента все изменилась? Если бы мне угрожала смерть, ты равнодушно осталась стоять в стороне? – делаю шаг к ней. Она озадаченно смотрит на меня.

– Нет, я начала бы тебя спасать!

– Только потому, что ты гуманист или пацифист, и ты обязана мне помочь? – я делаю еще шаг, она растерянно смотрит на меня, просвечивая меня янтарем. Ее сердитость сменилась мягкостью, растерянностью и желанием заплакать.

– Нет, не только поэтому, – выдавила она.

– Скажи, почему ты будешь спасать меня, ведь я сделал твою жизнь трудной и запутанной? – подошел я к ней очень близко.

По прерывистому дыханию было нетрудно понять, что Настя начала плакать, подтверждая, что все вышесказанное было порывом ярости и страха.