История - нескончаемый спор

Когда Люсьен Февр поставил вопрос о проблеме неверия в творчестве Франсуа Рабле, ему пришлось не ограничиваться анализом романов французского гуманиста, но обратиться к рассмотрению широкого комплекса проблем, связанных с мировосприятием его современников. Февр задался вопросом: каков был «умственный инструментарий» (outillage mental) французов XVI в., позволяла ли эта их интеллектуальная и эмоциональная «оснастка» строить такую картину мира, которая могла бы не основываться на вере в Бога? Иными словами, существовали ли в ту эпоху предпосылки для атеизма, который предшественники Февра приписывали Рабле? Февр отвечает на этот вопрос отрицательно, ибо, по его мнению, в тот период в основном оставалась в силе традиционная средневековая система мировосприятия; привычки сознания существенно не изменились[453].

В данном случае нас занимает не убедительность ответа Февра на этот вопрос — важны постановка проблемы и методология исследования. Как видим, для того чтобы правильно оценить мировоззрение Рабле, Февру пришлось выйти далеко за рамки исследования его творчества и углубиться в анализ эмоционального универсума его современников, т. е. попытаться реконструировать язык культуры, в контексте которой только и можно рассматривать романы французского гуманиста.

Историки, которые осознали важность и продуктивность антропологического толкования культуры, начали применять понятие «народная культура». Одним из первых и наиболее существенных прорывов в этом направлении явилось другое исследование творчества того же Рабле, принадлежащее перу М.М. Бахтина[454]. Бахтин настаивает на том, что в эпохи Средних веков и Возрождения противостояли одна другой две разные культуры: официальная культура церкви, сплошь серьезная и догматизированная, чуждая смеху и веселью («культура пугающая и напуганная»), и народная смеховая культура.

Квинтэссенцию народной культуры Бахтин видел в карнавале, праздничном действе, которое на время как бы нарушает и отменяет культуру официальную и переворачивает с ног на голову все устоявшиеся ценности. Карнавал видится Бахтиным в качестве извечного, изначального свойства народного сознания. Односторонней серьезности официальной культуры народ противопоставляет имплицитную концепцию вечной череды смерти и рождения, безудержного веселья и бесстрашия.

Эта народная культура, проходящая сквозь века и тысячелетия, в романах Рабле вторгается в «большую литературу». Как видим, и для Бахтина творчество Рабле представляет интерес преимущественно не в плане историко-литературном, как индивидуальный эстетический феномен, но в качестве фокуса, в котором с наибольшей выпуклостью выявилась многовековая традиция анонимной народной карнавальной стихии.

Минуло три десятилетия со времени появления труда Бахтина, но до сих пор памятно освобождающее воздействие его на умы гуманитариев. Ученый по-новому осветил мир карнавала и карнавального веселья, отменявшего все привычные и, казалось бы, неколебимые устои жизни средневекового общества. Он приподнял завесу, скрывавшую от взоров историков огромный массив народной жизни, ту Атлантиду, которая затонула в Новое время. Не без основания отмечал Бахтин одностороннюю трактовку средневекового смеха, какая была дана Февром и другими учеными: по его убеждению, они проглядели амбивалентность и многосмысленность веселья минувших эпох.

Значение работы Бахтина трудно переоценить. Она способствовала пересмотру ценностей в нашем гуманитарном знании и открыла новые перспективы перед историками культуры. Но вместе с тем нельзя упустить из виду некоторые особенности книги выдающегося ученого, порождающие вопросы и недоумения[455].

Во-первых, Бахтин видел в карнавале внеисторичный феномен, якобы присущий культуре народа с незапамятных времен. Между тем не правильнее ли считать карнавал явлением, характерным лишь для определенной эпохи, а именно для периода позднего Средневековья, когда он сложился в сценарий большого ежегодного городского празднества? Отдельные элементы карнавала, песни, пляски и игры, сопровождавшие проводы зимы и встречу весны, естественно, восходят к глубокой древности. Но то был «карнавал до карнавала». Лишь в тот период, когда сложился средневековый город в качестве важнейшего центра цивилизации, концентрировавший в своих стенах значительные массы населения, появляется и карнавал в тех формах, какие хорошо известны начиная с XIV–XV вв. Не случайно историки не располагают данными о карнавале более раннего периода.