История - нескончаемый спор

Как уже было упомянуто, традиция аграрной школы продолжалась вплоть до рубежа 50-60-х годов. Затем она пресеклась. Причина заключалась не только в уходе из жизни ряда видных медиевистов, она лежала глубже. В центр внимания историков выдвинулись новые проблемы. В их свете социально-экономическая история Средневековья не просто отошла на второй план — к ее исследованию теперь нужно было подходить с принципиально новых позиций, включить ее в иной, более емкий контекст. Несмотря на явное или скрытое противодействие тех историков, которые упорно цеплялись за традиционную проблематику, перед нашей наукой внезапно возникли новые проблемы: изучение культуры, социальной психологии, ментальностей, но взятых не сами по себе, в отрыве от социальной реальности, а как неотъемлемый ее компонент, в качестве того всеобъемлющего «эфира», в который погружены и хозяйственная, и религиозная, и политическая, и всякая иная деятельность людей.

Смысл этой «смены вех» не был понят сразу и всеми, он остается не совсем ясным и поныне. Иным кажется, что переход к новым проблемам ведет к игнорированию социально-экономической перспективы. На коллоквиуме отечественных и зарубежных медиевистов в самом конце 80-х годов прозвучал протест отдельных наших историков молодого поколения, которые настаивали на том, чтобы историческая наука «занялась более субстанциональными темами», нежели мировосприятие и психология людей далеких эпох.

Однако вопрос состоит вовсе не в том, чтобы «закрыть» аграрные темы, а в том, чтобы подойти к ним по-новому и рассмотреть их в иной перспективе, не столь узкой, как это традиционно делалось. Аграрные отношения не сводятся к формам земельной собственности и пользования или к размерам эксплуатации крестьянского труда. Их надлежит осмыслить в теснейшей связи с трудовой этикой, со степенью осознания участниками исторического процесса широкого спектра зависимости и свободы, со структурой таких малых групп, как семья, община, поместье-сеньория; эти отношения неразрывно сопряжены с верованиями и навыками мышления крестьян, с их представлениями об устройстве мира и общества.

Иными словами, анализ экономических и социальных структур может быть плодотворен только при условии, что эти структуры рассматриваются не в виде политико-экономических и социологических величин, но как сгустки отношений между людьми. Для того чтобы это понять, потребовались немалые интеллектуальные усилия ученых. Возможность рассмотрения аграрного строя в ином ракурсе открывается при расширении круга привлекаемых исторических памятников. Поземельные кадастры и описи владений, изученные заново, должны быть сопоставлены с памятниками иного рода. Например, с протоколами поместных судов. Но разве проповеди, которые читал крестьянам приходской священник, не воздействовали на их сознание? Разве в так называемых «покаянных книгах», содержащих вопросы, задаваемые крестьянам на исповеди и касающиеся их греховного поведения, отсутствуют косвенные указания на религиозные настроения и психологию сельских жителей? Не следует ли внимательно вчитаться в «жития святых», сочинения, которые принадлежали к наиболее распространенному жанру среднелатинской словесности, для того чтобы лучше увидеть, как верующие проецировали свои навыки мышления и религиозность, свои надежды и страхи на образ святого — заступника и чудодея, посредника между Богом и людьми? Эти памятники позволяют несколько глубже проникнуть во внутренний мир человека той эпохи.

Аграрная структура и способ производства материальных благ, с одной стороны, и формы общественного сознания, убеждения, верования и воображение людей — с другой, суть разные стороны одного и того же исторического феномена, который мысль историков искусственно и неправомерно расчленила на сферы, именуемые «обществом» и «культурой». В действительной жизни эти сферы неразрывно едины, и историкам нужно было бы научиться и воспроизводить их в этом живом единстве. Но для его достижения необходима адекватная, отвечающая существу дела постановка научной проблемы.

Рассмотрение таких традиционных для социального историка сюжетов, как община и земельная собственность, или фиксирование в судебниках вергельдов и возмещений выводит историка, который стремится расширить поле своего исследования, к принципиально иным уровням действительности. Общая картина мира, специфика отношения человека к природе, эпос и миф, самосознание индивида и его чувство собственного достоинства, принадлежность его к малой группе, мир эмоций и поэзии — все эти аспекты духовной жизни и социально-правовой практики образуют органическое единство. Историку далеко не всегда удается пробиться к этим глубинам, но он не может забывать об их существовании. Как здесь разграничить экономику и психологию, общество и культуру? Если мы и проводим подобные разграничения, то не следует забывать, что они создаются в результате нашей классификации и что эта тенденция к упорядочиванию богатого и текучего жизненного процесса не должна его убивать.