Испытание. По зову сердца

Это было сказано с такой горечью безвыходности, что Гребенюку захотелось вот сейчас же протянуть ему руку и помочь выбраться из этого осиного гнезда власовщины.

— А кто тебе мешает стать своим?

Все складки лица Мурзы, словно от боли, собрались к носу, и он в глубоком раздумье повторил:

— Стать своим?..

Сейчас в его душе шла борьба за себя между зверюгой Штырем и этим, подающим надежду, стариком.

И Мурзе захотелось открыться, что он такой же советский.

— Стать своим, говоришь, дед? А как?

Гребенюк глянул за угол, прислушался, из-за стены донеслось чокание, и душевно прошептал:

— Очень просто. Уйти к партизанам.

— Что к партизанам? Но ведь они меня не примут, а то еще и расстреляют.

— С таким товаром, — Иван Фомич кивнул в сторону воза, — примут.

На крыльце гулко хлопнула дверь, Мурза погрозил пальцем Гребенюку: об этом ни гу-гу! и мгновенно скрылся за углом.

На крыльцо вышел Штырь, звеня кружкой, надетой на бутылку.

— Ну как?

— Все в порядке, — ответил Мурза.

— На, выпей, глядишь, будет потеплее, — и Штырь налил в кружку самогон.

— Ты за ними смотри в оба! — наставлял его Штырь. — Силыч сказывал, что здесь в округе все сволочи. Скот-то весь в лес угнали. В такую непогодь и в лес! Видал, какие бандюги! Так что не гляди, что бороденка — в чем душа держится, — Штырь зло смотрел на Гребенюка. — Он может такое выкомарить, что аж самого фельдмаршала икота проймет. Мы его сейчас расколем. — И он крикнул! — Эй! Партизан! Ко мне!

Гребенюк сделал вид, что это к нему не относится.

— Ты что, оглох? — взревел Штырь и хлопнул по кобуре.

— Это вы мне? — удивился Гребенюк.

— А то кому же?

— Так я ж не партизан, а самый обыкновенный хрестианин.

Мурза диву давался. Сейчас перед ним не тот душевный и умный старик, а действительно какой-то отсталый и забитый «хрестианин».

— Хрестианин? — заржал Штырь. — Так на, выпей за христолюбивое воинство русского генерала Власова.

Вдруг Юра сорвался с передка и остановил Гребенюка:

— Дедушка! Не смей! — и чуть было не выпалил: «За этих бандитов пить!» Но, увидев свирепую рожу Штыря и то, что он взялся за пистолет, сказал, что взбрело в голову: — Ему нельзя. У него желудок слабый.

— От самогонки желудку вреда не будет. — И Штырь протянул Фомичу кружку. — Пей!

Гребенюк, перекрестившись, хлебнул глоток, поперхнулся и закатился надрывным кашлем. — Благодарствую, ваше благородие. Не могу, — еле переводя дух, простонал он. — Нутро не приемлет.

— Не, так не пойдет. Если ты, старик, за освобождение России от большевиков, то, вопреки всяким хворям, должен выпить до дна. Пей! Иначе за шею вылью, — гоготал Штырь.

Но тут Мурза подскочил к Гребенюку и, незаметно от Штыря, подмигнул ему, что означало: «немножко», выкрикнул:

— Пей, старина, за успех в наших делах! — А после все, что осталось, залпом выпил сам и пустую кружку повесил на бутылку Штыря.

— Хай Гитлер! — гаркнул Штырь и, не ожидая ответа, скрылся за дверью.

— А этот как попал? — Гребенюк продолжал свой план.

— Этот, дед, добровольно.

— Так что, у вас все добровольцы?

— Ты меня, старик, в одну кучу с ним не вали, — обиделся Мурза.

— А не задумывался ли ты, Лев, над тем, что вот кончится война и ты будешь болтаться на чужбине как неприкаянный — без роду, без племени?..

Мурза нахмурился и отошел от Гребенюка в сторону. Молча прислонился к забору. Вскоре вышел Штырь, сопровождаемый хозяином, и с крыльца скомандовал:

— Гайдамаки! По коням! — и сам сел за возницу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Выбравшись из грязи деревенской улицы на полевую дорогу, Сонька пошла ходчее, а под гору даже затрусила.

— Ваше благородие! Тише! — кричал Гребенюк, боясь, как бы на ухабе воз не завалился. Но Штырь, свалившись на бок, крепко спал. Подошедший Мурза, брезгливо посмотрев на старшего, вытащил из-под него вожжи и стеганул кобылу.

Только въехали в лес, как Мурза вдруг круто завернул в чащобу.

— Куда? — в один голос закричали и дед и Юра и тут же пустились наперерез, через ельник. Выскочили прямо перед мордой лошади!

— Стой! — Гребенюк остановил Соньку и удивленно смотрел на Мурзу, который зачем-то торопливо обворачивал мешком верхнюю часть дула винтовки. Его глаза горели решимостью.

— Дед, отведи паренька, — прохрипел он. Но никто не тронулся с места. — Да понимаешь ли ты? Отведи! По-человечески прошу, — дрожал его голос. Гребенюк понял, что должно свершиться что-то жуткое, но нужное, и увлек Юру подальше от этого места. Только они вышли к дороге, как там, сзади, раздался странный хлопок, похожий на выстрел за стенкой, затем сдавленный стон и снова такой же хлопок.

— Дедушка! Что это? — трясся Юра.

— Не знаю, Юра. Пойду посмотрю. А ты, на всякий случай, спрячься. — Гребенюк показал на густой ельник. — Черт его знает, что он за человек? Чужая душа — потемки. — Но Юра обхватил старика и не отпустил от себя.