Испытание. По зову сердца

— Вот именно хвейверк вместе с нами. А наша жизня, Рыжик, дороже этих двух подлецов. Она когда-нибудь еще для большого дела пригодится. Во имя Родины, сынок, надо собой дорожить. — И Фомич шутливо потянул за ломаный козырек дрянненькой Юриной фуражки. Тот поправлять фуражку не стал и из-под козырька смотрел на старика, стараясь разгадать, что тот думает.

— Чего сбычился? Злобишься. Трус, мол, Фомич? Нет, дорогой мой вояка, не трус, а солдат Отчизны.

Но тут вышел с недовольной рожей Штырь и, махнув рукой, скомандовал:

— Поехали! — Шагая за Гребенюком, говорил Мурзе: — Молодуха сказала, что в конце деревни, справа, во второй избе от края, по-доброму, за марки можно поживиться самогоном. Так что раскошеливайся. — Штырь протянул руку.

— Я пить не буду. — Мурзе ни пить, ни давать денег не хотелось. — Служба! Груз-то какой сопровождаем...

— Тогда одолжи.

— Ведь не отдашь, — и Мурза нехотя полез в карман. Только он вытащил бумажник, как Штырь с ловкостью карманника выхватил несколько марок и фартово вертанул ими в воздухе.

Вот и вторая изба. Штырь постучал:

— Силыч, открой, свой...

Как только Штырь исчез за дверью, Мурза зашел в затишье — за угол — и там сел на завалинку. Мрачный вид Мурзы породил у Гребенюка желание заглянуть в душу этого власовца.

— Брр! Уж очень студено! — передернул Фомич плечами. — Видно, ноне мороз хватит?..

Мурза, послюнив палец, выставил его на ветер.

— Дует с юго-запада. Скорее, на дождь.

— Дождь, говоришь? — старик удрученно качнул головой. — Плохо. От слякоти насквозь прокисли... Дозвольте присесть...

Мурза как-то странно на него посмотрел.

— Что за церемонии? Садись.

Мурзе очень хотелось расположить к себе старика и поразузнать у него, что делается на белом свете.

В это время Юра, воспользовавшись, что за ним никто не наблюдает, украдкой рассмотрел шнуры и потом занялся поиском капсюлей и патронов, но рукой попал в ящик с револьверами, цепко ухватившись за рукоятку, быстро выдернул наган и сунул под сено сиденья. Теперь, будучи полон заботы достать для него патронов, он зорко смотрел на Мурзу.

Гребенюк, кряхтя по-стариковски, опустился на завалинку, вытянул правую ногу, отбросил полу зипуна, похлопал себя по штанине и вытащил кисет. Но, заметив, что у Мурзы за пазухой газета, так с кисетом в руке и застыл:

— Эх-ма! — горестно вздохнул он. — Табачок-то есть, а вот бумажки-то нема. — И стал складывать кисет.

— Погоди, не сворачивай, — остановил его Мурза и протянул ему маленький косячок, оторванный от газеты, и тут же сам стал крутить козью ножку.

— «Правда»? — удивился Гребенюк, во все глаза глядя на крупные буквы сообщения: «Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа». И он невольно протянул руку к газете. — Нельзя ли посмотреть?

Мурза было протянул газету, но тут же быстро сложил и сунул за пазуху:

— Извини, дед, нельзя. За это тебя и меня шпокнут.

— Оно знамо дело, шпокнут, если быть раззявой, — как бы соглашался старик. — Но все же хотелось бы знать, как там в Сталинграде-то?

Мурза молчал и медленно сыпал махорку в раструб ножки. В его душе шла борьба, сказать или не сказать правду?..

— А вы не злобьтесь. Я так просто. Прочел вот в газете Владикавказ, и оно захотелось узнать, как там под Сталинградом. — Фомич уставился на Мурзу. Тот не выдержал этого честного взгляда.

— Плохо, дед, — с горечью в голосе ответил власовец. Чиркнул спичку, закурил и огонек поднес Гребенюку. — Бьют, дед, и похоже, как в сорок первом под Москвой.

Гребенюк чуть было не выкрикнул: «Так чего же ты скис? Радоваться надо!» Но не посмел, так как еще не совсем разобрался, кто он.

— Да-а! — многозначительно промычал он. — А звать-то вас как?

— Имя у меня, дед, звучное — Лев. — И, заметив, что старик усмехнулся, спросил: — Не похоже?

— Как вам сказать, — хитрил Гребенюк. — Если по душе, то не знаю, а вот по одежке — то оно конечно. — И замолк, ожидая, как тот среагирует. Лев улыбнулся, хотя и не совсем весело.

— Что ж так плохо вас обмундировывают? — Гребенюк решил действовать посмелее. — Аль у хозяев амуниции нет?

Мурза ответил не сразу. Крутя в пальцах уже выкуренную козью ножку, он пытливо смотрел исподлобья на старика, как бы спрашивая: «А кто же ты, старик, на самом деле?» Потом, словно извиняясь, выдавил:

— Не успели, дед. Мы еще новенькие. Вроде бы на испытании находимся.

— Новенькие?.. По мобилизации аль еще как?..

— Нет, из лагеря военнопленных.

— Стало быть, добровольно. — В душе Фомича вспыхнул гнев.

— Эх, старик, старик. Если бы тебя так мутузили, морили голодом и до потери сознания выжимали силы на каторге в подземелье проклятой Германии, то не только к Власову, а в кромешный ад бросился бы.

— Оно конечно... — Гребенюк придавил ногой окурок. — Если бы мне предложили изменить Родине или, мол, бросайся в кромешный ад, — он было глянул на парня гневным взглядом, но тут же погасил его и сказал более сердечно, — я бы, друг мой, конечно, бросился в ад.

— Тебе легко, старина, говорить, когда ты здесь свой, а я на своей земле чужак, изменник...