Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Стр. 458. От заметного временами высокомерия отца, от его молчаливого псевдовсезнания я готов был на стену лезть (но не лез); я не замечал, что вынуждаю его к этому своим поведением: когда я не приставал к нему, он никогда таким не был. Он становился таким, только когда я пытался вызвать его на откровенность, заставить раскрыть свои козыри. Но он ничего раскрывать не хотел. Или не было никаких козырей. Или были, но не только у него, но и у меня, и, когда он пытался раскрыть свои, я этого даже не замечал. Тут можно было бы комментировать чуть ли не каждое слово, его псевдовсезнание все же не было «псевдо», а что касается козырей, то кто же мог знать, что они как раз были, и еще какие… и как много всего я тогда замечал, и как много не замечал…

Второе, на что я наткнулся на стр. 555, — это описание страха, испытанного ребенком после предательства. Теперь это можно прочесть по-иному, так, словно это рассказывает отец 24 февраля 1957 года: Наутро, едва я проснулся, мне в глотку вцепился страх. То был не тот страх, с которым я был знаком. И вцепился он даже не в глотку, а гнездился где-то в желудке, в легких, в сердце. Казалось, он сотрясал, раздирал все нутро, я задыхался, мне не хватало воздуха, всего меня медленно заполняло прозрачное, кристально чистое жуткое чувство вины. (…)

Такого еще не бывало: я испытываю отвращение к себе и страх перед Богом. (…)

Есть Бог или нет Его, но я остался с Ним один на один. Deus semper maior[72], — повторял я про себя. (…)

Я стал молиться — про себя, чтоб никто не увидел. Но никто и не видел. Вокруг меня не было никого. Никого. Зажмурив глаза, зажав рот и весь сжавшись в комочек, я взмолился: Господи, помоги, смилуйся надо мной! (…) Умоляю Тебя, не мсти мне, не искушай, не насылай на меня испытаний, дабы узнать, как поведу я себя в беде и снесу ли удары.

Будь все это записано на магнитофонную ленту, я мог бы сказать, что Господь не услышал мольбы отца. Напрасно говорил мой отец: меня осенило, что никто не поможет мне (…) только Бог. (…) И если Он не поможет, то так и придется жить в этом тошнотворном мраке. Собственно, так он и жил, покуда не умер. (Таково самое незабываемое впечатление моего отца от общения с Богом, и было то 24 февраля года 1957-го.)>

Агент докладывает, что получил извещение о кончине вдовы Яноша Эстерхази. Тут же несколько строк о Яноше Эстерхази (том самом, который в словацком парламенте голосовал против антиеврейских законов). — Обо всем, обо всех.

И. П. хотела бы уйти с химзавода и просит помощи у агента, который обещает помочь; И. П. благодарна. В этих обстоятельствах нам, возможно, стоит вмешаться в трудоустройство П., чтобы облегчить контроль. (…) Вручил агенту еще два билета с тем, чтобы он сходил на футбол вместе с Р.

Воспользовавшись случаем, поздравил Й. П. с именинами. На что Фаркаш, как строгий Ошват[73]: Донесение ценности не представляет.

Он навестил вдову И. Д. (Это, кажется, мама Пали.) Мой визит обрадовал ее. Каждый пишет, как он дышит.

Согласно договоренности два билета на матч Венгрия — Голландия я передал К., сославшись на то, что сам пойти не смогу.