Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Задание: По возможности вместе с Мамочкой отправиться на бридж. — Я так и вижу, как моя мать отнекивается, но старик мобилизует все свое [фаллически] неотразимое мужское обаяние и в мгновение ока уламывает ее, и тогда моя мать, раскрасневшись, начинает собираться, красит губы (фуфырится, как мы говорили), рассеянно инструктирует нас относительно ужина, но эта ее рассеянность не мешает нам видеть то, что видеть нам доводилось нечасто, — насколько они, мои мать и отец, гармоничная пара. Тут я вычеркнул одно ругательство; с., это вычеркнуть я не смог.

В ходе беседы следует затронуть историю с валютными махинациями И. Й и Г. А., о которых писали в газетах. Они вкладывают ему в уста свои слова. Может, он и дышать обязан по их инструкциям? Я недоуменно трясу головой.

Задание заключалось в том, чтобы навестить семью Д. К. Позднее я (про себя) даже обижался на Мамочку: зачем она оставляет старика одного, почему не ходит с ним в гости или, horribile dictu[65], в корчму. Но разве это было возможно? То Ахмед, то вдруг Помаз, почему именно Помаз, почему сейчас, старику явно приходилось что-то сочинять, выкручиваться, и мать, разумеется, понимала, что он ей лжет. — Он докладывает о том, что в гостях у К. был как раз Иштван Табоди[66] (какое впечатление произвела на меня в начале 1990-х годов встреча с этой «живой легендой католического сопротивления»), чему Фаркаш рад; агент, в соответствии с указанием, инспирировал обсуждение дела Г. А. о контрабанде валюты. У меня сложилось впечатление, что супруга К. к этому делу отношения не имеет, что, кстати сказать, подтвердила и П., по мнению которой жена К. «слишком умна для того, чтобы заниматься подобным идиотизмом». (…) П. была весьма обрадована моим последним посещением ее дочери и внука (М. К.-младшего) и просила меня навещать их и впредь, так как я успокаивающе подействовал на ее дочь, которая очень переживает из-за ребенка. — Да, отца моего любили, и вполне заслуженно.

Внезапно — ощущение было такое, словно в сердце, в нутро мне вцепилась ледяная рука, — я осознал одну вещь: эти так называемые «хорошие», «порядочные» фразы отца в его донесениях возникали не оттого, что он пытался не навредить, помочь людям, попавшим из-за него в беду, а просто потому, что он был искренен. [Выходит, и это качество я унаследовал от него…] Он был искренен по отношению к своему куратору. А может, и нет — просто писал все подряд. Он пишет: Z невиновен — потому что он думал, что Z невиновен. И все. Если бы он думал, что Z изменник, то написал бы: изменник. Просто Флобер. Нет, скорее Стендаль.

Выхожу перекусить. Тесемкой от папки из конспиративных соображений прикрываю номер дела. Стилизую свой страх, но удается это только наполовину.

У меня с собой бутерброд с маслом и зеленой паприкой, полдник, как в школьные годы. Я жую, расхаживая за расположенным неподалеку рынком, как будто от кого-то прячась. На улице есть не положено, слышу я голос Мамочки. Бутерброд немного великоват, скажу Гитте, чтобы разрезала бутерброды пополам. [А почему бы мне не делать этого самому?] Или отрезала куски поменьше.

9, 23 сентября, 7, 14, 25 октября, 4, 11 ноября, 2, 29 декабря 1960 года

[Летит крылатое время, и тащится вслед за ним — от донесения к донесению — мой отец.] Меня вновь поражает красота его почерка. Поражает, как точно, красиво расставляет он запятые. В прошлой жизни вопрос пунктуации я считал вопросом этическим. Выходит, я ошибался.

Бридж у А. С., общение на английском. Язык как хранитель нравственности: …разговоров на политические темы не было, и сам я ничего подобного не инициировал, поскольку — по просьбе А. С. — вынужден был сконцентрировать все внимание на том, чтобы исправлять (достаточно многочисленные) языковые ошибки. В интонации этого донесения я улавливаю некий новый оттенок, некий новый, самоуверенный акцент, подчеркивание противостояния «мы — они» (только с обратным знаком, не с тем, к которому мы привыкли). …однако никаких признаков противозаконных связей мною обнаружено не было. Как будто он стоял на другой стороне. А впрочем, так оно и было: стоял.