Интервью со смертью

Да, какое мне дело до Кассандры? Было бы бесстыдной ложью рассказывать о ней. Я расскажу своему товарищу историю о Доротее. И он станет меня внимательно слушать. Когда же я окончу мое повествование, он, сцепив руки за спиной, встанет у стены, и мы будем долго молчать. Потом он натянуто улыбнется и скажет:

— Когда-нибудь, но не сегодня мы должны поговорить об этом с Богом. Но не сейчас, пока еще слишком рано. Сначала мы должны все хорошенько понять.

Я познакомился с ней благодаря портрету художника Карла Хофера. Собственно, даже не познакомился. Скорее, это было удивление, и я тогда спросил себя: «Не знакома ли она мне?»

Картина принадлежала моему издателю. Он взял ее с собой, когда бежал из Берлина, так она была ему дорога. Он показал мне фотографию, на которой было видно, как эта картина висела в его доме. Теперь она была без рамы. Тогда я еще, конечно, не знал, что ее зовут Доротеей. Наоборот, имя ее выпало из моей памяти, и я тщетно пытался его вспомнить.

Впервые я увидел эту картину каких-нибудь пару недель назад. Вечером я был у издателя, так как нам надо было обсудить кое-какие вопросы. Эта картина была поставлена за другими полотнами у стены, потому что в маленькой комнате их просто некуда было повесить. Он взял ее и поставил на стул, и отступил в сторону. Я уже сказал, что был сильно удивлен и весь вечер то и дело поглядывал на портрет.

Она стояла передо мной, бледная молодая женщина, наверное, не вполне здоровая, насколько можно было судить по цвету ее кожи. Но, может быть, это зависело от условий жизни и войны. Кто из нас сегодня совершенно здоров? Возможно, она была светловолосой, хотя волосы ее были скрыты белым платком и не были видны. Рассмотреть ее глаза тоже было невозможно, так как взгляд был опущен или обращен внутрь.

Женщина эта была не особенно красива. Я говорю об этом только для того, чтобы никто не подумал: ну да, он в нее влюбился. Могу в связи с этим сказать, что это был совершенно не мой типаж, как принято говорить. По дороге домой я так много думал о ней, что говорил сам с собой вслух. Кажется, я говорил: «Да!» — сам, впрочем, не понимая, что именно я утверждал. Люди в автобусе удивленно оборачивались на меня, и мне пришлось сделать вид, что я просто закашлялся. Надо еще сказать, что я думал об этой женщине не как скиталец-моряк: в таком-то и таком-то порту у меня есть теперь малая родина и постель, когда я снова туда попаду. Во всяком случае, в этой женщине не было ничего колдовского.

Я бы даже сказал, что внешность ее была совершенно заурядной. Таких женщин можно увидеть сотни, когда они идут в магазины за покупками. На таких женщин, как правило, не обращают внимания. Они, в своем роде, аккуратны и опрятны, но не слишком ухоженны и изящны. Они ничем не выделяются и не хотят выделяться. Думают они о своем доме и долге. Соседки, да и вся улица, делают то же самое. Такова жизнь небогатых людей, она отличается от жизни тех женщин, которых можно видеть на журнальных фотографиях.

У нее, должно быть, широкая и прочная кость. Это было видно по лицу и по рукам, вольно скрещенным на животе поверх халата. Грудь ее тоже нельзя было назвать нежной. Халат, синий халат с зеленым воротником, был, по небрежности, распахнут, открывая правую грудь. Почему он был распахнут и почему под ним ничего не было надето? Может быть, она только что вышла из ванной?

И почему она стоит именно так, в сумерках, с таким траурным коричневым оттенком? Не то чтобы у нее был печальный вид, вызывающий печаль у зрителя. Нет, это было бы неверное впечатление. Но что, если она вдруг, среди своих обычных занятий — накрывая на стол или готовя еду — вечером, ожидая мужа, который, как всегда, придет с работы усталый и голодный, остановилась, застыла на месте и спросила себя: «И это моя жизнь?»

Это страшный вопрос. Если вовремя и быстро от него не отвлечься, то еда может сгореть на плите. Тогда муж скажет: «Ты когда-нибудь накормишь меня чем-нибудь приличным?» Он не хотел сказать ничего плохого, но от этого все становится еще хуже.

Вопрос этот опаснее, чем большая беда.

Может быть, художник так это увидел и испугался. Женщина стояла перед ним, как безутешная бледная луна. Он ощутил свою вину, потому что не мог изменить ее жизнь.

Самое большее, что можно было бы сделать, — это отвлечь ее шуткой, отведя опасность. Она бы подняла глаза и улыбнулась, да, улыбнулась, но вопрос остался бы без ответа.

Разумеется, в течение следующих недель я мало думал об этом. Зимние заботы превосходно отвлекают от праздных мыслей.

Теперь же, когда она снова стояла рядом со мной, я тотчас вскочил и сказал:

— Я еще раз схожу насчет часов.

— Сейчас, в темноте? — спросила она. — Это не может подождать до завтра?

— Нет, это надо сделать немедленно.

В тот момент я действительно думал, что все дело в часах. Это была неосознанная ложь.

— Тогда замотай шею теплым шарфом, — сказала она, и я повиновался.

На этот раз мне повезло больше: пришел трамвай, я доехал почти до места, и мне пришлось спотыкаться в снегу всего лишь несколько шагов.