Интервью со смертью

Она снова, как днем, открыла мне дверь. Я узнал ее по голосу, так как видел лишь ее силуэт на фоне кухонной двери.

— Мой муж еще не вернулся, — сказала она. Мы оба в нерешительности замерли на пороге, не зная, кому следует начать разговор. Для этого мы были слишком мало знакомы. — Не хотите ли подождать? — спросила она. — Наверное, ему приходится замещать коллегу, который заболел. Тогда он и сам не знает, когда придет.

Я последовал за ней на кухню, где было уютно и тепло. На плите согревался ужин.

— У меня здесь не прибрано, — извинилась она. Она расчистила стол и предложила мне сесть. «У вас очень уютно», — сказал я. Мебель была из самого простого дерева, как обычно в разбомбленных домах. В глаза бросалась только одна скамья. Скорее всего, ее сделал сам муж. Он наверняка был отличным мастером на все руки. Или скамью сработал какой-нибудь его друг в железнодорожной мастерской.

— Вы не боитесь находиться здесь одна?

— Что со мной может случиться? Я привыкла.

Она стояла у стола и теребила скатерть. Стояла она точно так же, как на картине, потупив глаза, и очень бледная. Наверное, это зависело от освещения. Над столом висела керосиновая лампа, и было не очень светло. Конечно, на женщине был не синий халат, а простое домашнее платье.

— Я, собственно, только что думала о вас, — сказала она, немного помолчав.

— Ах, вот как?

— Не из-за часов. Это было что-то другое. — Я не стал говорить, что тоже думал о ней. Мне не хотелось ее смущать. Мне почему-то казалось, что она очень застенчива.

— У вас есть брат? — спросила она, чем немало меня удивила.

— Да, у меня есть брат.

— Он моложе вас, не правда ли?

— Да, и намного.

— Он жив?

— Да, естественно, с чего бы ему умирать?

— Я всегда думала, что он мог погибнуть.

— Он не был на войне. Почему вы об этом вспомнили?

— Он не был на войне?

— Он живет в Венесуэле. Я сам не виделся с ним уже добрых лет десять. Так вы его знаете?

На какое-то время она задумалась. Она мне не доверяла.

— А еще одного брата у вас нет?

— Нет, он единственный. То есть, у меня был брат, но он был старше меня. Он умер.

— В сорок третьем?

— Нет, намного раньше.

— Его звали Матиас? Я имею в виду младшего.

Я назвал ей его имя и добавил, что в нашем роду ни у кого не было имени Матиас.

— Мне кажется, его называли Матиасом, — сказала она и слабо при этом улыбнулась. — Вполне возможно, что так называли его только солдаты.

Она не сдавалась и с сомнением посмотрела на меня.

— Он был очень похож на вас, только моложе, естественно.

Я был вынужден заверить ее, что у меня нет ни двоюродных братьев, ни вообще каких бы то ни было родственников, похожих на меня. В общем, она знала фамилию того, о ком говорила, и не более того. Или она ее никогда не знала, потому что это было неважно.

Некоторое время мы молчали. Мне казалось, что она вот-вот заговорит, но этого не произошло. Она продолжала, между тем, стоять у стола.

— Скажите, с вас никогда не писали портрет? — спросил я.

— Нет.

— В самом деле нет?

— Нет, а что? Видите ли, мы небогаты.

— Ну, разное случается. Может быть, художник выбрал вас как модель.

Кажется, она решила, что я имею в виду, что он написал ее как обнаженную натурщицу.

— У меня никогда не было знакомых живописцев, — сказала она презрительно. Да, естественно, она сказала: живописцев.

— Странно. Я видел картину, на ней изображены в точности вы.

— Вам это показалось.

— Нет, я не ошибаюсь.

— Тогда это просто совпадение, — она не придала этому ни малейшего значения. Поэтому я не стал говорить об этом дальше, хотя был немало удивлен.

Эти долгие паузы в нашем разговоре возникали все чаще, но они не были нам неприятны.

— Подождите, — сказала она и пошла к кухонному буфету. Она, очевидно, заранее подготовила то, что собиралась мне показать. Видимо, еще днем она вытащила это из ящика или сундука, где оно хранилось.

— Вам знакома эта вещь? — спросила она и положила передо мной старый журнал, края которого пожелтели от времени. В этом журнале было напечатано одно мое стихотворение, я потом скажу, какое именно. Но это неважно. Я до сих пор отчетливо помню, как я был горд, когда его напечатали. Теперь все узнают, что я — поэт, думалось мне тогда.

Я назвал ей свое имя, когда приходил днем, так что, собственно, ничего удивительного в самом факте не было. Однако меня удивило то, что она читала стихи. Я был всегда уверен, что люди вообще не читают стихов. Когда они обнаруживают их в журнале, то говорят: «Ах, это всего лишь стихи» — и быстро переворачивают страницу, чтобы перейти к романам.

— Откуда это у вас? — спросил я.

— Он мне показал.

— Кто?

— Тот, кто похож на вас. Тот, о ком я говорю.

— Этот Матиас?

— Вот видите, и вы знаете это имя.

— Да, от вас.

— Я просто прихватила этот журнальчик в одном доме, — сказала она. — Думаю, ничего плохого я не сделала. Его едва ли люди хватились. Мне просто захотелось узнать, жив ли он еще. Хотя… это, конечно, ничего не меняет. Я не хотела бы снова его увидеть, просто хочу это знать.