Интервью со смертью

— Так или иначе, — продолжал говорить ее сын, — когда-то я сыграл все эти роли, и я очень благодарен вам за то, что вы мне о них напомнили, ибо они были занимательны и не лишены блеска, и я не буду полностью отвергать мысль о том, что в один прекрасный день я снова сыграю ту или иную из прежних ролей. Чтобы не задерживать вас до бесконечности, скажу, что все эти роли не годятся для нынешнего времени. Коротко: это осталось в прошлом. Нравится нам это или нет, но мы должны придерживаться фактов и реальности, а в вашей профессии это безусловно необходимо — мама, налей господину N еще кофе, с ним разговор клеится лучше. — Итак, мы имеем следующее: для людей наступили весьма тяжкие времена. Люди ставили разнообразные эксперименты, практикуясь в способах убивать, по возможности, максимально большое число себе подобных. И знаете, это им вполне удалось. Меня самого удивило, с какой холодной систематичностью они взялись за эту работу, не испытывая ни малейших сентиментальных угрызений совести. Да, это было нечто новое и очень оригинальное, настолько оригинальное, что нашлись некоторые, кто обманулся так, что смог разглядеть за всем этим некую великую идею. Ах, как я обожаю идеи! Потом, в довершение всего, началась война, даже, можно сказать, планетарная война, и молодые мужчины бросились участвовать в ней; они гибли миллионами, а за их спинами рушились города, погребавшие под развалинами женщин и детей. Как уже сказано, это было весьма и весьма свежо и оригинально. Это был для меня богатый урожай, вам не кажется? Причем как будто без всяких усилий. Да, благословенная была пора. Еще бы, ведь для меня существует еще и эта роль, роль жнеца. Ну, это уже история из аграрной эпохи, и то, что вы видите меня здесь, удобно сидящим на диване, вероятно, мешает вам поверить, что я очень неплохо управляюсь с косой. Пусть мои слова не покажутся вам циничными. Вы не представляете — и моя мать это подтвердит, — как тяжело мне с этим справляться; поверьте, ничто не вызывает у меня большего отвращения, чем веяния последнего времени. Разумеется, и в прошлом достаточно часто случались периоды, когда люди начинали с удвоенным рвением убивать друг друга. Правда ли, что, насколько я знаю, было установлено, что это зависит от солнечных пятен? Лично я не стал бы с порога отметать это объяснение, ибо иногда бывает, что за одну неделю умирает больше людей, чем в течение года. Разница же заключается в следующем: люди упоенно убивали и давали убивать себя, потому что думали, будто это необходимо для того, чтобы выжить. Или для того, чтобы жить лучше. Люди умирали от воодушевления жизнью. И это было в порядке вещей, несмотря на то что те времена, по видимости, производили впечатление полной неупорядоченности и абсолютной экзальтации. Но что мы имеем сейчас, мой дорогой? Были ли на свете когда-нибудь более упорядоченные времена? И что она, эта ваша жизнь, как не набор цифр телефонного вызова? Вам что-то понадобилось? Сюда! — вызываете вы, и все делается так, как вам хочется. Но почему? Может быть, из любви к жизни и желания уберечься от случайностей, то есть, другими словами, чтобы уберечь вас от меня? Ах, не лгите себе. Это происходит не из страха передо мной, а из страха перед жизнью. Однако я ненавижу такое непротивление.

Сейчас он говорит честно и искренно, подумалось мне, и, хотя я не понимал, куда он клонит, таким он нравился мне больше.

— Однако простите, я, кажется, увлекся, — снова заговорил он, — и начал вещать, словно наставник человечества. В мире достаточно людей, делающих это гораздо лучше, и мне нет нужды неумело примазываться к ним. Люди должны иметь то, чего они хотят. Именно так я понимаю свои действия. Скажите мне сами, и я, тем самым, вернусь в исходную точку нашего разговора: есть ли в газовой камере или бомбоубежище место для возвышенного образа в черном плаще? Когда, скажите на милость, юноше, павшему на поле боя, должен явиться бледный незнакомец и сказать: «Час пробил»? Я вас умоляю, если что-то и выглядит здесь цинизмом, так это так называемая романтика. Ну что ж, между тем война закончилась, и вместо нее пришли голод и холод. Вы верите, что, умирая в грязной хижине или в бункере, люди ждали Спасителя? Бросьте, на это у них просто не было сил. Утром человека обнаруживают на топчане мертвым и говорят, что он умер от сердечной слабости, ибо слово «голод» имеет слишком явный жизненный привкус. Или через восемь дней находят заледеневший, дисциплинированный и молчаливый труп, сидящий за столом. И он просто поступает ко мне. Эти трупы ничего не ждут, не предъявляют никаких претензий; их невозможно разочаровать. При этом мне, собственно, ничего не надо делать. Не соизволите ли выглянуть в окно?

Он встал, и я последовал за ним. Он отодвинул занавеску и дал мне возможность посмотреть на безрадостный, не знающий солнечного света двор.

— Прошу, — сказал он.