Интервью со смертью

Я слышала, как он перевернулся с боку на бок, лежа на полу. Я почти ждала этого, затаив дыхание. Очень долго ничего не было слышно. Потом он застонал. Так непроизвольно стонут люди, когда они одни и о чем-то напряженно думают. Нет, это даже был не стон, это было нечто большее. Потом снова стало тихо. Наверное, он сам испугался и подумал: она меня слышит. Или он стонал во сне? После всех передряг в этом не было бы ничего удивительного.

Я тихо встала и босиком подошла к двери. Вдруг он заболел и ему нужна моя помощь? Я сразу вспомнила, что люди говорили о холере.

Я прижалась ухом к щели, чтобы подслушать, спит ли он. Я хорошо слышала его дыхание. Он, однако, не спал. Иногда становилось так тихо, словно в кухне никого не было. Потом он снова принимался что-то шептать. Я, правда, не могла понять что. Иногда он тяжело переворачивался с боку на бок.

Мне стало холодно. Через щель в двери тянуло сквозняком. Я не знала, что мне делать. Если я подойду к нему и спрошу, что с ним, он может превратно меня понять или вообще вообразить обо мне невесть что. Старый халат я оставила висеть на кухне. Я так боялась, что мне сведет ступни, что поцарапала пальцами пол.

За моей спиной раздался негромкий крик. Потом еще один. Это кричал сыч. От страха я открыла дверь.

«Что такое?» — воскликнул он. Он явно хотел на меня накричать, как уже делал это днем. Но это ему не удалось, так как голос его осекся. Я посмотрела на его лицо. Он лежал, уткнувшись в матрац. Луна ярко освещала кухню.

Я опустилась рядом с ним на колени и спросила: «Вы ничего не хотите мне сказать?»

Но он не мог говорить, он плакал.

Я тоже заплакала, потому что все это было очень страшно и потому что плакал он. Рассказать об этом словами невозможно. Всю ночь я пыталась его успокоить.

«Вы на самом деле этого не знаете?» — спросила она меня, немного помолчав. Я должен заметить, что она не проронила ни одной слезинки, рассказывая об этом.

«Что вы хотите этим сказать? Что я должен знать?» — спросил я в ответ.

«Вы не потеряли тогда своих близких?»

«Нет, погибло несколько знакомых, но все близкие остались живы».

У него в ту ночь погибли все родные, и он умолчал об этом. Погибли родители, сестра и бабушка, которая, как я думаю, жила с ними. Он сам спасся лишь случайно. Но он считал, что просто сбежал, и остро чувствовал свою вину. Вот что было. Я не смогла его переубедить.

Они все жили в Гамбурге, недалеко от того места, где он нашел меня. Все остальное он рассказывал мне так, чтобы не выдать себя. То, что он говорил об отпуске, было правдой. Дома испекли сливовый пирог, потому что это был последний день его отпуска. Он все время возвращался в своем рассказе к этому сливовому пирогу, и мне было невыносимо больно его слушать. Именно тогда случилось самое худшее. Пирог уже был готов, когда завыла сирена воздушной тревоги. Они вытащили его из духовки, чтобы дать остыть, поставили его на стол и пошли в подвал. Тот пирог — это было последнее, что видел Матес в своей квартире.

Потом начался налет. Никто из нас не мог предположить, что он будет таким страшным. Мы ждали того, к чему мы привыкли за несколько лет. В некоторых местах бомбы попадут в дома, они сгорят. При этом погибнут несколько человек, а потом налет кончится, и все будут этому радоваться. Да, люди привыкли к налетам: такова жизнь. Матес был молод, к тому же он был солдатом и, наверное, решил показать, что ему все нипочем. Я могу хорошо себе это представить. Или же ему было просто скучно сидеть в подвале со стариками и женщинами.

Когда он услышал, что бомба попала в дом, стоявший напротив, он выбежал из подвала, чтобы принять участие в тушении пожара. Это было вполне правильным решением. Я несколько раз ему это повторила. Выйдя наружу, он понял, что этот налет намного сильнее того, который был два дня назад. Тогда бомбы упали на отдаленный район, и все думали, что повторения не будет. Говорили, что у противников просто нет столько самолетов и они не смогут снова совершить подобное. Но они ошибались.