— Я хотел бы сделать такой мундштук, — сказал он, — чтобы я ехал на машине, высунув его в окно, а сзади бежал бы Стэн Гетц и кричал: «Продай!!!»
В музвзводе для меня началась жизнь вольная, сладкая, без построений и поверок. Я каждый день занимался на кларнете, и вскоре дядя Коля вручил мне потертый черный футляр, в котором лежал старинный тенор-саксофон. На раструбе с гравированными виньетками шли буквы — поначалу их было не разобрать, поскольку сделаны они рукой французского мастера, стремившегося к своей вычурной красоте, и в этом стремлении он почти век спустя был уже не понятен глазу, травмированному кумачом советского агитпропа.
Потом у окна на солнце я разглядел цифру 1877 и еле заметные буквы Adolphe Sax. Вот это да! Мой первый саксофон оказался одним из первых инструментов, сделанных в мастерских самого маэстро, который родил его в муках и дал ему свое имя.
ТРУДНАЯ СУДЬБА САКСОФОНА
То, что у советской власти с саксофоном отношения не сложились, было известно всем. Партийный вождь Андрей Жданов, сам не чуждый музыке, однажды в идеологическом порыве ассоциировал саксофон с финским ножом, выделив его из всего многообразия духовых, смычковых, щипковых, клавишных и ударных. Почему именно этот инструмент, в виде изогнутой латунной трубы с клапанами, с его точки зрения, всего на один шаг отстоял от холодного оружия блатных?
Легко теперь, из свободного и безопасного времени, издеваться над товарищем Ждановым (которого народ и помнит-то за эту цитату да за нападки на Ахматову и Зощенко), но он изрек такое не по глупости или недостатку образования. Жданов был политиком сталинской школы и случайных слов не говорил. Быть может, это была фрейдистская оговорка, и в своей обличительной филиппике партия ненароком выдала мучившие ее страхи, сталкивавшие саксофон во что-то низкое, растленное и потенциально преступное.
Эта фраза, прочно вошедшая в народный лексикон, до сих пор выскакивает то там, то сям, как черт из коробочки. Она малым зеркальцем отразила сталинскую паранойю по отношению ко всему иностранному, охватившую Отца народов после войны. Любой контакт с заграницей мог окончиться лагерным сроком, а женщины, имевшие несчастье полюбить иностранца, вместо того чтобы идти под венец, шли по этапу.
МУЗЫКА ДЛЯ ТОЛСТЫХ
Корни сексуальной ревности и завистливого страха, возведенных в государственную политику, можно увидеть еще у пролетарского писателя Максима Горького, который в 1928 году из итальянского Сорренто разразился в газете «Правда» знаменитой статьей.