Инспектор Лосев

Виктор Анатольевич каждое имя обводит квадратом и соединяет их пунктирными линиями, возле каждой из них ставя вопросительный знак и при этом поясняя:

– Функциональные связи тут пока точно не установлены. А скорей всего, некоторые звенья нам вообще неизвестны.

– Вы пока что и второго Ермакова запишите, – говорю я. – Василий Прокофьевич, двоюродный братец Гелия Станиславовича, в филиале его магазина трудится, на рынке. Прохвост, мне кажется, великий, может, даже почище Гелия.

– Запишем, запишем, – охотно откликается Виктор Анатольевич и, сделав пометку, замечает. – Все это должен изучить специалист, аккуратно и осторожно. Виталий, – обращается он ко мне и указывает на потолок. – Там, кажется, один крупный мастер на этот счет есть.

Виктор Анатольевич имеет в виду Управление ОБХСС, расположенное этажом выше нас.

– Там не один мастер, – улыбаюсь я.

– Это я и сам знаю, – говорит Виктор Анатольевич – Но я имею в виду одного вашего знакомого. Помните, мы с ним сотрудничали недавно по одному делу? Очень хорошее впечатление тогда оставил. Как его фамилия, забыл?

– Албанян? – спрашиваю я.

– Вот-вот. Введите его пока в курс дела. А мы потом небольшое совещание межведомственное, как всегда, соберем. Не возражаете, Федор Кузьмич? С вас, можно сказать, все началось, вы и решайте.

– Все правильно, – соглашается Кузьмич. – И Купрейчик-то этот самый не последнюю роль играет во всем деле, если из-за него такая схватка завязалась. Шутка? На убийство даже пошли.

– Золотая курочка, – насмешливо говорю я.

– Интересно знать, что она несет, – вставляет Петя.

Валя, как всегда, помалкивает и только под самый конец вдруг говорит:

– Можно предположить, что к Музе этот самый Лев Игнатьевич и заходил. Возможно, хотел узнать, где Чума, куда пропал.

– Вполне возможно, – соглашается Кузьмич. – Таким образом, путей у нас к нему три: через Купрейчика, через Совко и через Музу. Кто-нибудь из них да должен знать, как до этого Льва Игнатьевича добраться. Очень он нам нужен.

– Но ни Купрейчик, ни Совко так просто адрес его не назовут, – с сомнением говорит Петя. – Их заставить надо.

– Само собой, – снова соглашается Кузьмич. – Тут, милые мои, что-то придумать придется.

– Только учтите, – замечает Виктор Анатольевич, – у нас против этого Льва Игнатьевича нет ни одной улики. Обратили внимание? Ни одной. Выходит, арестовывать его сейчас нельзя. А потому и тревожить не рекомендуется.

– Все правильно, – Кузьмич задумчиво перебирает карандаши. – Тревожить не будем, а вот работать вокруг будем. Тогда появятся и улики. И идти пока что надо всеми тремя путями. И вообще, давайте, милые мои, разворачиваться. Сделаем так, – он оставляет свои карандаши, и голос приобретает знакомую нам твердость. – Давай-ка, Шухмин, привези сюда Музу, Да побыстрее. Ты, Денисов, отправляйся за той женщиной в красном пальто. Разыщи ее непременно, без нее не возвращайся. Ну, а Лосев отправится к коллегам в ОБХСС, – заключает Кузьмич. – Выполняйте, милые мои. Время терять нельзя. Вон уже полдня и так прошло.

Все поднимаются со своих мест. Виктор Анатольевич прощается с каждым и уславливается о новой встрече. Впрочем, никто сейчас не может предсказать, когда она потребуется.

Да, дело приобретает новый, неожиданный оборот. И контуры его начинают обрисовываться все явственней.

Я отправляюсь к нашим соседям на пятый этаж.

…Первым из нас троих выполнил свое задание Петя Шухмин. Через час он уже вернулся в управление вместе с Музой. На этот раз, надо сказать, Шоколадка выглядела далеко не такой привлекательной. Лицо ее заметно осунулось и побледнело, и потому ярко подведенные, как и прежде, губы, и зеленью оттененные веки не только не добавили ей сейчас привлекательности, но скорее делали и вовсе какой-то безвкусной дурнушкой. Это просто удивительно, как самочувствие и настроение женщины отражается на ее внешности.

Ну, а Муза, видимо, чувствовала себя плохо, очень плохо, и настроение у нее было отвратительное. Одни женщины при этом становятся резкими, грубыми или язвительными, другие плаксивыми. Муза, видимо, принадлежала к последним. Когда она вошла в кабинет Кузьмича, в глазах ее уже стояли слезы, а руки нервно теребили мокрый платочек, хотя вынула она его, как видно, только что и при этом забыла закрыть сумочку. Внизу, в гардеробе, Муза оставила свою роскошную дубленку и сейчас была в изящном сине-черном костюме со странным шлифованным камушком вместо брошки и красивой золотой цепочкой на открытой тонкой шее. Все было бы очаровательно, если бы не горькие складки в уголках рта и заплаканные, покрасневшие глаза на бледном лице.

Кузьмич, конечно, сразу все это отметил про себя и невольно вздохнул.

– Здравствуйте, Муза Владимировна, – сказал он, выходя из-за стола и придвигая ей стул. – Присаживайтесь, пожалуйста. Ничего не поделаешь, пришлось вас еще раз побеспокоить.

– Пустяки, – грустно махнула рукой Муза, опускаясь на предложенный ей стул. – Другие беспокоят меня гораздо больше.

– Вы имеете в виду Совко?

– Он уже, наверное, долго никого теперь не побеспокоит, правда?