Инспектор Лосев

– Примеривай не примеривай, ничего не подойдет, – говорит он наконец. – Первая она у нас. Олежка, черт, попутал.

Видно, мысли его все время кружатся вокруг квартирной кражи, и никакая перчатка его сейчас не волнует, и, выходит, убийство тоже. Странно.

– Олежка – что, – я пренебрежительно машу рукой. – Пьяненькому веры-то мало. Вот Лев Игнатьевич – это другое дело. Если уж он указал на ту квартиру…

– Не знаю я такого, говорят тебе, – нетерпеливо перебивает меня Гаврилов.

– И Кольку не знаете?

– И Кольку.

– А ведь перчатка его…

– Далась тебе эта перчатка! – неожиданно ухмыляется Гаврилов.

– А как же? Вроде визитной карточки она.

– Ну вот что, – вздыхает наконец Гаврилов и, видимо на что-то решившись, заключает: – Не вышел номер, значит.

Я молча жду, что он скажет дальше, я боюсь неловким словом что-нибудь испортить, чему-то помешать.

А Гаврилов на секунду снова умолкает, словно усомнившись вдруг в чем-то, затем, уже решительнее, говорит, будто споря с самим собой или себя уговаривая:

– Да нет, не вышел номер, чего уж там. Куда-то даже не туда все поехало. Короче, – он поднимает голову и смотрит на меня, – перчатку ту я во дворе подобрал и с собой в квартиру эту самую прихватил. Там и бросил. Вот так все и было, одним словом.

– Ну да? – недоверчиво спрашиваю я. – Там, значит, и бросил?

– Там и бросил.

– Зачем?

– А чтобы голову-то вам задурить. Думал, убийством займутся, ну, и кражу заодно им же и пришьют. А тут, я вижу, все наоборот получается. Нам убийство хотите навесить. А мы тут ни сном ни духом. Вот так.

Я некоторое время молчу, стараясь собраться с мыслями и прийти в себя от этого неожиданного признания. Неужели это правда? Если так, то все становится на свои места. Чума и Леха не участвовали в краже, не участвовали! Один в то утро был у своей Музы, а второй – у Полины Тихоновны. И перчатку подбросили. Вот это номер! А значит, и Лев Игнатьевич… И Семанский… Но все это потом, потом. Я заставляю себя вернуться к сидящему передо мной Гаврилову. А не хитрит ли он случайно? Не пытается ли сбить? Нет, нет, рано удивляться и радоваться. Тут надо разобраться спокойно.

– Выходит, двое вас было в квартире? – спрашиваю я.

– Выходит, что так.

– И перчатку ту вы, значит, нашли во дворе. Когда именно?

– Я ее не нашел, я ее подобрал, как они убежали, – снисходительно поясняет Гаврилов.

– Выходит, вы видели все, что случилось там?

– Все как есть. Я этих голубчиков давно заприметил. Думал даже, – Гаврилов сдержанно усмехнулся, – не конкуренты ли появились.

– Они тоже вокруг той квартиры кружили?

– Ну да.

– А зачем – как теперь полагаете?

– Кто их знает. Правда, один разговорчик ихний я все-таки зацепил, – задумчиво сообщает Гаврилов. – Но ни хрена тогда не понял.

– Чей разговорчик?

– Ну, этих, пожилых, значит. Одного потом кокнули. У меня на глазах, ей-богу. Я прямо чуть не рехнулся.

– А что за разговорчик был?

– Ну, один, который, значит, живой остался, говорит: «Советую убраться и никогда больше ему на глаза не показываться». А тот говорит: «Это мой друг, и тебе он ничего не сделает». А тот ему: «Сделает, не бойся». Вот такой разговорчик был.

Гаврилов охотно и даже как будто с облегчением передает подслушанный им разговор. Словно давил он его чем-то, беспокоил, и вот теперь эту тяжесть можно переложить на других. Да, что-то разбередило в душе Гаврилова это убийство, что-то в душе у него дрогнуло, мне кажется.

– А потом они его убили… – задумчиво говорю я.

– Точно. На моих глазах.

– Крикнул он хоть?

– Не успел.

– А еще кто-нибудь это все видел?

– Не. Один я.

– И не кинулся на помощь, не позвал никого?

– Растерялся я, – виновато говорит Гаврилов. – Все-таки прямо на глазах. Веришь, ноги-руки аж затряслись. И язык отнялся.

– Ну, а ребят-то этих вы разглядеть успели?

– Да кто их знает, – отводит глаза Гаврилов, явно пугаясь моего вопроса. – Темно было. Их вон женщина одна видела, как они со двора убежали, а потом вернулись.

– И труп видела?

– Скорей всего нет. Ей кусты загораживали.

– А женщина эта сама откуда появилась, не заметили?

– Да из дома вышла. Не того, который во дворе, где квартира та. А из другого, который еще на улицу выходит. Из левого подъезда вышла, точно. Красное пальто на ней и белая шапка. Худая такая.

– Шершень с вами в тот вечер был?

– Не. Я один.

– В случае чего опознать этих парней сможете?

– В свидетели хотите записать? – усмехается Гаврилов.

– Хочу.

– Не выйдет, начальник. Я сам под суд иду.

– По закону все равно можете свидетелем быть в другом деле. Ведь гражданином вы остаетесь.

– Какой уж я гражданин теперь, – пренебрежительно машет рукой Гаврилов и неожиданно добавляет. – Но вот у человека жизнь отобрать – это я не могу даже помыслить. Хотите верьте, хотите нет.

– Не можете? – переспрашиваю я. – А ведь вы собрались задавить человека там, на даче. Или забыли? Машиной хотели задавить.

– Это Степка! – взволнованно вырывается у Гаврилова. – Ошалел от страха. Я ему в тот же момент по шее навернул. И руль крутанул. Его же «Москвич»-то, он и за рулем сидел.

– Это точно, – соглашаюсь я. – «Москвич» его.