Инсбрукская волчица

Для неё всё было просто. Хотела бы я быть такой уверенной в себе и своих намерениях. Почему-то мне казалось, что до принятия окончательного решения ещё есть время. Я видела, как женщины рожают в этой тюрьме, и постепенно придумала себе программу действий, но роды пришли на две недели раньше, чем я планировала, и оказались для меня полной неожиданностью. Поэтому я ничего не успела сделать, чему, в общем-то, рада сейчас.

Ребёнка от меня сразу унесли. Я даже не знаю, мальчик это был, или девочка.

На следующее утро у меня была слабая надежда, что ребёнка принесут кормить, но на мой робкий вопрос суровая монашка резко сказала:

– Ещё чего, ты убийца-поджигательница, тебе всю жизнь сидеть! А кормить приносят только тем, кто скоро отсюда выйдет, вот ей, например, – она кивнула на счастливую молодую мать, которая в это время кормила свою девочку, расплывшись в улыбке, – она через два года выйдет из тюрьмы, ребёнка из приюта заберёт, и будет жить счастливо. Всего-то и вины, что кошелёк украла.

Я замолчала и опустилась на грязный тюфяк.

Почему-то я до сих пор уверена, что у меня родился мальчик.

Из моих глаз полились горячие слёзы. Я сама не ожидала от себя такой реакции.

Теперь я знала: всё кончено. Живой я уже точно не попаду на волю. Для меня нет больше жизни. Не знаю, что меня держало от того, чтобы самой себе вынести смертный приговор. Быть может, я ещё надеялась, что смогу хотя бы после смерти покинуть это проклятое место. Вдруг кто-то согласится забрать моё тело? Если в первые дни я вспоминала яркий миг, сделавший меня победителем, с трепетом, то теперь я была полностью опустошена. Для меня сама жизнь теперь стала наказанием.

После родов в тюрьме для беременных и только что родивших я находилась недолго, хотя некоторые женщины, даже те, которым не приносили детей, жили там по несколько месяцев. Меня же уже на третьей неделе перевезли вот сюда.

Глава 47. Бегство

Ники:

Узнав историю Анны, я стала относиться к ней совсем по-другому. За злобным озверевшим существом я увидела живую девушку, мало чем отличавшуюся от меня. Просто мне больше повезло в жизни, у меня есть моя семья. Переписка Анны с Эриком набирала обороты, но она уже не так меня волновала. Вечерами Анна мне говорила:

– Я бы хотела умереть, как можно скорее… Кто знает, что будет дальше… А сейчас Эрик согласился забрать моё тело и похоронить по-человечески.

Я, как могла, отвлекала её от этих мыслей, но, похоже, идея вырваться из тюрьмы, хотя бы в виде бесчувственного мёртвого тела, стала у неё навязчивой.

А дни шли. Все они сплетались в какую-то одинаковую серую ленту, единственными светлыми событиями в которой для меня было посещение моих родных, а для Анны – письма Эрика.

Однажды взволнованный брат сообщил мне о том, что в Сараево убит наш наследник престола. Я никак не могла взять в толк, почему Эрика это так задевает, ну убит, ну наследник, будет другой наследник, мало ли их, где мы, а где Престол. Какое может иметь отношение это убийство к нашей повседневной жизни? Но брат так не считал.

– Ты не понимаешь, – говорил он, – сейчас может случиться всё, что угодно, вплоть до объявления войны, а война – это всегда мобилизация…

Эта фраза заставила меня взглянуть на события несколько серьёзней. Но всё равно я не верила ни в войну, ни в мобилизацию, ни в какие-то другие перемены в нашей жизни.

Стояло жаркое лето. Нас чаще начали выпускать во двор и разрешали оставаться там подольше. Пожилой надзиратель Андраш, дымя своей неизменной самокруткой, разносил по камерам солому для новых тюфяков.

Тюфяки набивали мы сами, а старые Андраш куда-то выносил. Исколов все руки (солома была с примесью каких-то колючих растений, из-за чего мы с Анной прокляли всё на свете), мы, наконец, опустились на нары, и тут я почувствовала слабый запах дыма. Доносился он с левой стороны коридора, куда Андраш уволок наши тюфяки.

– Что это дымит там, у них? – настороженно спросила я.

– Не обращай внимания, – равнодушно зевнула Анна, – вшей наших сжигают вместе с тюфяками, наверное.

Но вскоре в коридоре поднялась беготня и паника.

– Камеры, камеры скорее открывай, выводи заключённых, а то попадёт нам ещё и за них! – раздался взволнованный голос начальника караула.

Лязгали замки, стучали двери, заключённые испуганно вскрикивали, дым наполнял камеру неправдоподобно быстро. Уже некоторое время меня донимал мучительный кашель. Сейчас же, под воздействием дыма, я начала так кашлять, что уже почти не могла дышать. Дверь распахнулась, и кто-то из конвойных, торопясь, крикнул в неё:

– Выходите! Выходите скорее во двор!

Сам же бросился открывать другие камеры.

Анна бегом рванулась к двери, и я осталась одна. Двигаться я не могла, кашель согнул меня пополам. Перед глазами было уже темно. Я поняла, что умираю. В это время чьи-то сильные руки подхватили меня и потащили к выходу. Над ухом я услышала злой голос Анны:

– Ты с ума сошла? Разлеглась тут! А ну, шевели копытами, быстрей, быстрей, к выходу!