Инсбрукская волчица

Как я поняла, матери находились с детьми только полгода, а затем их переводили в какие-то другие тюрьмы, а детей отдавали в приют или родственникам. Рядом со мной находилась койка Каталин Таллаш. Это была настолько молчаливая заключённая, что в первые две недели я думала, что она немая. Однако однажды я заметила, как она довольно живо разговаривает с какой-то венгеркой, активно помогая себе жестами. Я подошла и незаметно прислушалась к их разговору. Венгерский язык я практически не знала, однако отдельные слова всё-таки были мне знакомы. Я услышала слово «Холод», «мороз», «быстро» и «правильно», сопровождаемые такой зверской мимикой, что мне даже стало немного страшно. Разговаривать о холоде в чудесную солнечную погоду начала мая мне казалось странным. Какой тут может быть мороз, и что правильно? Возможно, я неправильно перевела услышанное? Ради интереса я спросила после отбоя у своей соседки по-немецки:

– Тебе здесь не холодно?

На что она с удивлением ответила:

– Нет, а тебе?

Сказав «Да нет…», я сделала паузу, думая, что же говорить дальше, а затем произнесла:

– Я просто слышала, что ты недавно своей подруге говорила что-то про мороз, холод… вот, решила спросить…

– Да мало ли что я говорила. Не обращай внимания. То – другое.

Я снова почувствовала себя неловко, влезая в чужую жизнь. Вероятно, я была теперь для этой особы кем-то вроде Дитриха – навязчивым собеседником, пытающимся выудить из неё что-то, для чужих ушей не предназначенное.

Чуть помолчав снова, я, тем не менее, решилась, и спросила, постаравшись придать своим словам тон, как можно более будничный:

– За что сидишь?

Венгерка опустила глаза, глубоко задумавшись, а потом ответила:

– Да есть за что. За убийство.

Видимо, сама не желая ставить меня в неловкое положение, она всё же решилась продолжить разговор:

– Я убила этого ребёнка. Моего ребёнка. От того ублюдка. Его звали Ласло. Он был другом моего отца. Молодой, статный, с густыми чёрными усами, кажется, таких называют «красавец». На самом деле он был весь гнилой внутри. Я тогда ухаживала за свиньями, стояла ранняя весна, по краям двора ещё лежал снег, я поздним вечером увидела, что у свиней кончилась вода. Что делать, я взяла вёдра и пошла к колодцу. Мимо проезжал Ласло, он только что возвращался из города, купил себе новую лопату, чтобы копать огород. Он был чем-то явно раздосадован, да и, похоже, что выпил там, в городе. Завидев меня (а дома уже все спали к тому времени) он спрыгнул с лошади прямо к нам во двор, схватил меня и потащил в сарай. Там, среди свиней, всё это и произошло. Он от них ничем не отличался. Я ничего не рассказывала отцу. Однако, конечно, через некоторое время всё вскрылось. Отец тогда побил меня по-настоящему, прикладом ружья – он, помнится, вернулся с охоты. Сказал – делай что хочешь, а от ребёнка избавься. Я и сама была бы рада, ходила к бабке, а она сказала – не буду и всё. Мы были бедны, а одного только самогона и свиного окорока бабке не хватило. Что делать, я вынашивала этого ребёнка, терпела побои и унижения. Всё из-за него, из-за этой скотины! Наконец, наступил тот день. Дело было зимой. Метель выла по равнине. Я рожала в свинарнике, на стоге сена. Там где это всё началось, там это и закончилось. Родители к тому времени уже, конечно, решили оставить ребёнка себе. Думаю, отец никогда на самом деле не хотел, чтобы я его действительно убила. Тем более, когда он уже появился на свет… Мама, в общем-то, даже обрадовалась… Однако ночью я всё же вынесла его во двор и положила там. Выла вьюга, его воплей совершенно не было слышно. Я знала, что делаю всё правильно. Он умер очень быстро – я даже не поняла, когда это случилось, только даже когда вышла среди ночи – показалось, что калитка скрипит, вижу – а он уже лежит, рот раскрыл да смотрит на луну, жутко так смотрит… Никогда не забуду. Я занесла его в дом, представляю, как бы меня избил отец, если бы узнал, что это я этого ребёнка на мороз выставила. Да только на следующий день пришёл капеллан, записать ребёнка в метрическую книгу. А он был грамотный мужик, посмотрел, да и понял, что у того было обморожение. Он и забрал меня тогда с собой, да и привёз прямо в полицейский участок. Потом был суд, но только на суде открылось кровотечение – осложнение после родов. Мне плохо тогда стало, и решили меня отправить сюда, потому что здесь есть врачи для этих дел. Скоро меня отсюда переведут. Полгода, конечно, держать не станут. А ты здесь чего?

Мне было неловко говорить этой простой деревенской девчонке о том, что я сотворила, поэтому я уклончиво буркнула:

– Тоже за убийство. И меня тоже изнасиловали.

– Ты убила насильника? – спросила она понимающим тоном.

– Да, – кивнула я и замолчала.

Каталин посмотрела на меня с уважением и вздохнула, а затем кивнула на мой живот:

– Этого тоже убьёшь?

Я пробормотала:

– Да вот не знаю, как это сделать…

Почему-то мне не хотелось говорить ей, что я уже передумала убивать ребёнка.

– Здесь это сделать сложно, – сказала соседка, – но может быть, у тебя и получится.