Инга

И свалился на бок, когда она, закричав, рванула его волосы, отталкивая от себя. Крик улетел в звездное небо. Мокрый и совершенно счастливый Ром даже не удивился, когда следом за криком и его стоном все вокруг зажглось белым слепящим светом, и он увидел ее, лежащую навзничь, с рукой, прижатой к блестящему животу. Но через звон в голове вдруг услышал рычание моторов, хлопки дверей и чей-то раскатистый смех. Тряся головой, затравленно оглянулся, ничего не видя в ярком свете фар, скрещенном на вольно раскинутом одеяле. Попытался вскочить, и рухнул снова, сшибленный тяжелым ударом. Кристина встала, разглядывая его сверху. Когда повел рукой, брезгливо ступила назад. И голая, прислонилась к своей лакированной иномарке, откидывая рукой спутанные волосы.

— Ники, дай закурить.

Над головой Рома прогрохотали шаги, мелькнули перед глазами тяжелые берцы, с наплывшими на голенища пятнистыми штанинами. Он вскинулся, мучительно думая — голый, с голой жопой тут, валяюсь. Бля! И снова упал, ударенный в спину такой же тяжелой ногой.

Пока Ники, что снизу казался совершенной горой, черной и мощной, протягивал Кристине зажигалку, за спиной упавшего Рома сказали, смеясь, нарочито свирепым голосом:

— Лежать, тварь. А то получишь, по мягкому. До смерти в детском хоре будешь петь.

И чтоб быстрее дошло, Рома ударили по ребрам, тем же тяжелым ботинком.

Выпуская дым, Кристина задумчиво разглядывала скорченную дрожащую фигуру.

— Эй. Ромалэ! Костя, уйди. Не трогай. Пока…

Подошла ближе. В свете фар блестели босые ноги с накрашенными ногтями.

— Анетку помнишь? Два года тому приезжала.

— П-помню. Нет. Нет! Откуда…

Лихорадочно пытался понять, о чем это она. Но никак не мог отвлечься от страшной картины, маячащей перед глазами. Лежит, голый, мокрый, под ногами уродов в тяжелых ботинках.

— Вы ее изнасиловали, твари поганые. Мою Анетку. Она тебя запомнила. Красивый мальчик Ром.

— Я… нет. Нет, я…

— Ты. Ты дружок. Она тебя потом на чужой фотке узнала.

Ромалэ заплакал. Сейчас его просто убьют. Нет, не просто. Эта сука прикажет. И его будут долго бить. А он ничего, же. Вокруг эти ноги.

— Нет! Я никогда! Нни…

— Да? — холодно удивилась Кристина, — никогда?

— Сами! — прорыдал Ром, — ыы…о…ни, сами всегда! Я клянусь, кля-нусь!

Прижимал к груди кулаки, убедительно смотрел, выворачивая снизу лицо. И тут же зажмуривался, боясь, сейчас прилетит в глаза тяжелый черный удар.

— Сами, — вдруг согласилась Кристина. Отходя к машине, достала с сиденья платье и, изгибаясь, влезла в него, как змея в белую шкуру. Поправила волосы.

— Потому ты живой, сволочь. Понял? Анетка дура. Но я ее люблю. Костик, сделай пару кадров, на память.

— Уже, — пророкотал сверху голос. И Ром понял, мигающий свет, это не в глазах. Это вспышка фотокамеры.

— Ладно, мальчики. Приласкайте легонько. Ники, я же сказала — легонько!

Ники недовольно хмыкнул. Но перестал впечатывать подошву в ягодицу рыдающего Ромалэ. Вместо него подошел Костя, вешая на плечо фотоаппарат. И ботинок все же прилетел, но не в лицо, а в согнутый бок.

— Поехали, — строго сказала Кристина.

Дернулось из-под скорченной фигуры одеяло. И, скатившись на траву, Ром остался в темноте. Красные огоньки двух машин, ревя, упрыгали в ночь.

Судорожно всхлипывая, встал на колени. Зашарил руками, разыскивая одежду и в ужасе думая — ведь увезла, сука, наверняка увезла в машине. Но когда, вдобавок к стреляющей боли в боку, уже горели колени, от ползания по траве, и он снова собрался заплакать, от стыда и отчаяния, теперь уже видя, как бредет по степи, голый, а над скалами восходит равнодушное июльское солнце… тогда, наконец, нащупал мягкое и, прижимая к груди рубаху, все же заплакал, давясь слезами злости и облегчения.

Через несколько минут, трясясь и дергаясь, шел через степь, не разбирая дороги, к далекому обрыву, за которым серебрилась луной вода. Исходил злобой, испуганно оглядываясь на шум проезжающих вдалеке машин. Вытирая дрожащей рукой измятое перепачканное лицо, придумывал сволочной курве лесбиянке казнь пострашнее. И боялся признаться себе, что уже знает — через какое-то время ему захочется отодвинуть мерзкие события, вернуться в мечтах туда, на расстеленное одеяло. Где она приказывала ему так, как потом этим своим уродам.

— Вот же… паскуда поганая. И Анетка твоя тоже…

В застегнутом кармане рубашки нащупал небольшой нож-выкидуху. Вытащил, рвя карман, и сжал в потной руке.

— Тварь. Поганая тварь, сука. Убью. И Анетку твою. То-же.

Шел, спотыкаясь, уходя дальше от маленьких костров. И почти на самом краю обрыва огляделся, дергая головой. Застонав от злости, сел, по-прежнему держа в руке открытый нож. Так… спокойно. Не бзди, Ромчик. Она уедет. Фотки… да кто разберет, на фотках этих. Но какая же…

Прокашлялся, кривясь от боли в боку. И застыл, услышав за спиной тихий холодный голос.

— Я тебя искал, Ромалэ.

Сгибаясь, Ром вскочил, махнув рукой наугад.

— Кто? — прошипел сорванным голосом, — чего?

— Ты сволочь, оставишь ее в покое, или я тебя убью. Понял?