Индейцы и школьники

Напротив них сидела Людка «У-2», учётчица, пышная, волоокая, кареглазая, иногда умело стеснявшаяся своей пышности, иногда – наоборот, походкой своей сушившая горло грузчикам. Вообще-то по мужу её фамилия была Ройзман, в девичестве Луцкая; она не очень жаловала своего слишком тихого учителя математики, поэтому… Поэтому она и веселилась. Вряд ли кто из молодых грузчиков даже знал, что фамилия её – Ройзман. Как-то увидел её среди кирпичных штабелей Женька Терещенко, полусумасшедший спившийся лётчик, проводил взглядом роскошные арбузы её могучего зада, онемел, потом присвистнул, почесал затылок, оглянулся на ехидно замершую бригаду да и вымолвил только: «Ну чисто У-2 летит, прям крыльями машет, бонбочки везет!» Когда бригада белозубых, покрытых оранжевой пылью мужиков пришла в себя от хохота, то у придирчивой Людмилы Леопольдовны наступили «музыкальные» дни. Шла Людка по заводской территории, и обязательно какая-нибудь зараза насвистывала что-нибудь из «Небесного тихохода». Либо из-за штабелей раздавалось хоровое исполнение: «Мне сверху видно всё, ты так и знай!» Черти молодые… Давиду Григорьевичу, мужу Людмилы, тоже досталось рикошетом – никак не могли некоторые спорщики прийти к заключению: возможно ли и как же всё-таки удобнее Давиду исполнять свой супружеский долг – сверху или снизу. «Сверху укачает!» – доказывали одни, тогда как другие до боли в животе хихикали, что снизу можно и погибнуть. И любую скромницу и тихоню вогнали бы в ступор такие бесстыжести, но Леопольдовна сама вроде как и не замечала, наоборот, проплывала мимо грузчиков, посмеивалась, стреляла глазами, ну, иногда кулаком увещевала особо ретивого экспериментатора. Да, не без этого. За это уважали её. Да и считала она нормы без подлостей. Это тоже ценилось.

Рядом с Людкой сидела Светка Жукова, неожиданная гостья. Светлана переехала с Урала вслед за мужем. Вряд ли кто-то мог назвать её интересной женщиной, хотя у неё были правильные черты лица, фигура танцовщицы танго, она только чуть располнела, у неё были вполне красивые ноги – видели её люди на речке. Но не было в ней какого-то огонька. А может быть, и прятала она тот огонёк, люди о том не знали. Много работы, много забот было у её мужа – инженера Виктора Георгиевича. Детей у них не было. Как-то не сложилось. Да и потом что-то вообще не пошло. Тихая, даже слишком тихая пара была. Виктор Георгиевич больше молчал, хотя доклады на летучках да и на всяческих собраниях делал правильные, даже чересчур. Людей слегка сторонился, всегда проходил по двору с белым платком в руке, смахивая со своего светлого, чуть мешковатого костюма ещё не успевшую сесть пыль. Работяги его не любили. Что-то в нём было не так. Что-что, а бегающие глаза бывшие фронтовики в своей окопной жизни научились видеть. Нельзя было не научиться. Не научился распознавать труса за спиной – пропадёшь ни за что. Нельзя оставлять труса за спиной, лучше перед собой гнать – сдохнет, обосравшаяся падла, лишнюю пулю на себя притянет, так не жалко. А тут – начальник. Присматривались, терпели. Зачем пришла Светлана на ту вечеринку – было загадкой для всех, кроме её самой. Она-то знала. Как-то быстро и внезапно согласилась она, услышав от Ройзманши, что Стеценко, «этот вульгарный тип», на спор приведёт бригадира грузчиков Добровского. Ни о чём не думала, ни о чём. Просто пришла, как в омут упала.

Ещё там было несколько человек, явно старавшихся заполнить собой пространство, поэтому преувеличенно шумно смеющихся затёртым шуткам, как могли смеяться пока ещё трезвые завсегдатаи непонятных компаний, которым легче выпить, чем промолчать, – две бесцветные и поэтому бойкие девицы из лаборатории, двое водил с какими-то измятыми ухмылочками и вечный сторож Митрофан Поликарпович Жук.

Стол был заставлен закусью – неизменное сало, две буханки хлеба, порезанные крупными ломтями, на газете лежала горка помидоров, в большой кастрюле пыхала паром растрескавшаяся картошка в мундире. Две или три бутылки «казёнки» и «четверть» с некоей адской жидкостью, впрочем весьма прозрачной. Но то уже на любителя. Или на мастера. На отдельной тарелочке, закрытые белой бумагой, лежали пирожки, принесённые Людмилой. Светлана не принесла ничего, поэтому стеснялась. Ах, нет! Она положила большое красное яблоко, которое брала с собой. Неожиданно для самой себя она протёрла его полотенцем, лежавшим на столе, и опять положила, стараясь не суетиться, никоим образом не встретиться взглядом с бригадиром, мастерски чистившим селёдку.

– Молодец, моряк! – одобрительно отозвался Стеценко, следивший, как Василий аккуратно разодрал селёдку таким хитрым образом, что на рыбьем хребте остались все рёбра. – Учитесь, салаги. Вот это – морская душа. Эй! Всё! Что за меня пить? Вот друг мой. Я – пехота, он – моряк. Жаль, Женька не смог. Женька – лётчик. Давайте выпьем за флот!

Зазвенели стаканы, пауза, снова зашумели все одновременно. Где-то в углу раздался довольный «дамский» взвизг – кто-то из водителей своего не упустил.

– А вы на флоте воевали? – через общий гомон до Васи донёсся голос Светланы.