Индейцы и школьники

И действительно, Толя задумался тогда, что же происходит, как так получается, что его младшенький оказался вроде бы недолюбленным ребёнком – ведь Алёшку он любил без меры и без памяти. И понял он, что младший его сын уже вырос, что Алёшка уже не такой маленький, чтобы цепляться за мамину юбку, что время пришло, кровь позвала, толкнула вперёд – в мужской мир.

Мир, где нет манной каши «за папу, за маму», где сбитые коленки, синяки под глазами, драки и проказы, луки, стрелы, копья и поротые задницы, лестницы, сеновалы, крыши и голубятни, печёная картошка и индейские перья в волосах, несправедливость и первые слёзы от настоящего непонимания, от первых взрослых обид, первых предательств и первых слов настоящей дружбы, скреплённой кровью из уколотых иголкой пальцев. В этом мире мальчиков небо распахивается во всю широту, облака вырастают колоннами и башнями могучих замков, крепостей и раздуваются парусами огромных пиратских кораблей.

В этом мире оживают драконы, бряцают латами рыцари, идут в атаку моряки и солдаты, в этом мире падают с жутким-прежутким рёвом немецкие «мессеры», наши лётчики сбивают горящие самолёты, там рвутся бомбы, летят в цель недозрелые яблоки, мячи выбивают соседские стёкла, там горят глаза и обжигается кожа на ярком солнце. И ни за что, ни при каких обстоятельствах, разве что уж совсем какая-нибудь авария происходит, когда рука сломана или какая ссадина серьёзная, ни при каких условиях мальчики не вернутся к своим мягким и таким тёплым мамам.

Мальчики вырастают – для того, чтобы сражаться на деревянных мечах, срубать бурьян палками, поджигать старую траву, прыгать с зонтиками с приставных лестниц, изображая парашютистов, они охотятся на соседских кошек с рогатками и гордятся весенними шрамами своих котов, они учатся быть мужчинами – зализывать порезы на пальцах, прикладывать подорожник, прикладывать снег к подбитому глазу, восстанавливать дыхание после удара в солнечное сплетение, сплёвывать кровь после первой драки, сжимать кулачки и пытаться попасть в лицо такого же испуганного мальчишки из соседнего двора – ведь рядом стоят взрослые ребята и смотрят, чтобы дрались честно – «до первой крови».

И в этот мир рвался Алёшка. Пришло его время.

Понял это всё Толя, вспомнил отца и себя в лодке на широком Дону. И понял он слова отца: «Ой, Толя, придёт время, и ты будешь сына учить – как жизнь жить. Вспомнишь меня да пожалеешь, что не всё запомнил, не всё сможешь рассказать, что было. Ну да ничего, сынок, у тебя своя жизнь будет, своя. Ты про свою жизнь расскажешь сыновьям, а у тебя обязательно будет не один, а несколько сыновей. Чего смеёшься, пострелёнок? Бери вёсла и греби». Брал тогда Толя тяжёлые, отполированные отцовскими ладонями вальки вёсел и ворочал ими, неумело, плюхая, выводил лодку из заводи. А отец сидел на корме и вязал крючки на сазана.

Вот так и получилось, что спустя каких-то двадцать пять лет, в которые уместилось столько радости и горя, что поседеть можно, шутка ли – целая война поместилась! – спустя каких-то четверть века он, Толя Филиппов, повёл младшего сыночка на его первую настоящую рыбалку. И сделал отец тогда всё, чтобы всё получилось как надо.

Не знаю, какому водяному богу молился тогда Толя, но день удался. То ли погода подгадала, то ли рыба изголодалась, то ли так надо было, но видели бы вы, как стоял на розовом гранитном валуне тонконогий Алёшка, сжимая до белых костяшек комелёк своей первой удочки, как пытался забросить в поток свою самую первую наживку, как вынимал из течения пустой крючок, покачивал головой, плевал на ручейника, приплясывал от нетерпения. И такой он стоял счастливый, увлечённый, такой маленький на фоне угрюмых крепостных стен за протокой, такая шапка белых волос раздувалась лёгким ветерком, что Толя почувствовал, что комок встал в горле и трудно стало дышать – так он понял, что полюбил своего младшенького, незаметного ранее, маменькиного любимчика, полюбил по-своему, по-мужски, как свою будущую надежу и опору.

И время почти остановилось над прихотливо сплетавшимися струями Сувалды. Отец сидел на берегу, не в силах отвести глаз от Алёшки, смолил папиросу за папиросой, стараясь успокоиться, а подросший сын, почувствовавший неистребимый, сдерживаемый азарт рыбака, всё более и более уверенно поправлял ручейника на крючке, смотрел на поплавок, всё ловчее отводил удочку в сторону и бросал наживку всё дальше от скал.

Вдруг поплавок вылез из воды и безвольно лёг на поверхность. Толя замер – он-то знал, что случилось.

– Папа, зацеп? – недоумённо спросил Алёшка, обернувшись.

– Смотри!

Алёшка обернулся, а лежавший на воде поплавок тихонько развернулся и плавно заскользил против течения.