И пришпорил коня, направляя его прямо на кинувшихся наперерез гвардейцев.
Ланс трясся в тесной карете, в которой в Аркайле перевозили особо опасных преступников. Напротив дышал луком один из надзирателей. Коренастый, с крупным пористым носом и сальными прядями. Почему-то непромытые волосы охранника раздражали менестреля больше, чем зловонное дыхание. Хотя, если подумать, случалось ему сражаться бок о бок с наёмниками, которые смердели сильнее и мылись реже. Так что ничего ужасного не происходило. Если не считать того, что его впервые в жизни отправляли на пожизненное заключение в подземелье Северной башни, о котором в Аркайле ходили легенды.
Все знали, что отстроили само фортификационное сооружение лет четыреста назад. Тогда оно очень помогло в затяжной войне с браккарцами — прикрыло гавань благодаря дальнобойным баллистам и отогнало галеры чужаков на безопасное расстояние, воспрепятствовав высадке десанта в самой столице. Островитяне высадили таки пехоту в двух лигах к югу, на узкой и длинной песчаной косе, но войска генерала Лойса альт Кратта перегородили перешеек и дали бой превосходящим силам противника. Потеряв раненными и убитыми почти треть отряда, браккарцы отступили, попав на обратном пути в шторм, где лишились ещё половины воинов. Именно после этого случая изображение Северной башни начали чеканить на серебряных монетах Аркайла.
В наступивший, так называемый мирный век, ознаменовавшийся лишь мелкими стычками на границе с Унсалой, холм, на котором стояла башня, оброс крепостными стенами, здесь разместили большой гарнизон. Ещё сто лет спустя фортификационные сооружения переделали с тем, чтобы разместить орудийные батареи — алхимики уже придумали пушечное зелье. Идея прятать в подземелья Северной башни государственных преступников пришла в голову прапрапрадеду покойного Лазаля. Именно сюда герцог Жайден отправил младшего брата, устроившего заговор, и полтора десятка мятежных баронов, которым хотелось видеть в короне его, а не законного правителя. Для них оборудовали одиночные камеры, в которые никогда не проникал свет. Узники вынуждены были томиться в кромешной тьме, холоде и сырости — ведь подземелье уходило вглубь скал, на которые опирался фундамент башни, и располагалось гораздо ниже уровня моря.
Никто в Аркайле не слышал о том, чтобы хоть кому-то из заключенных удалось выйти на дневной свет. Особый род смертельной казни. Отсроченный. Бескровный. Но в условиях подземелий Северной Башни люди долго не жили. Правда, семьям умерших ничего не сообщали и тело не выдавали. Хоронили в море в мешке с камнями. Но кое-какие обмолвки солдат гарнизона и коменданта позволяли делать прискорбные выводы.
За все время в темницах нашли конец два десятка дворян, замешанных в той или иной мере в заговорах против короны, десяток высокопоставленных лазутчиков из дружественных держав, чьё повешение могло бы ухудшить межгосударственные отношения, трое или четверо учёных-вольнодумцев, которые вместо полезных алхимии или механики увлеклись бессмысленной философией, подрывающей устои государства, двое неудавшихся реформаторов церкви и один поэт, слагавший настолько ядовитые сонеты, что даже долготерпеливый дедушка герцога Лазаля не выдержал хулы.
Теперь к этому перечню добавится имя мага-музыканта и менестреля. Достойная компания, если не принимать во внимание, что он — пьяница, бретёр и гнусный волокита за юбками. Ну, чему быть, тому не миновать…
Утром пран Гвен снова накормил узника за свой счёт. Но вина не дал. Сказал, что ему не нужно лишних домыслов от зловредного коменданта Башни. До праны Леахи может дойти. Что осуждённый на пожизненное приезжает пьяным к месту отбывания наказания.
После Ланса заковали в лёгкие кандалы. В самом деле, лёгкие и даже удобные, если сравнить с теми оковами, которые накидывали на руки-ноги осуждённым за разные провинности простолюдинам. Цепочки почти не мешали ходить, а широкие обручи не тёрли и ощущались, как браслеты, принятые среди дикарей Райхема. Непривычно, но притерпеться можно.
Карета двинулась, затряслась на камнях мостовой. Загромыхали плохо пригнанные части, заскрипели оси. Помимо воли Ланс прильнул к зарешёченному окошку. Да плевать, в конце концов, на дурацкую гордость. Может, он в последний раз видит Аркайл? С этим городом у него столько общего и столько отличий… Любовь к веселью и кутежам, к попойкам и балам. Но, с другой стороны, Аркайлу свойственны чопорность и ханжество, отнюдь не присущие великому менестрелю. Здесь он завоёвывал признание толпы и впервые почувствовал зависть соперников, здесь он радовался и страдал, любил и ненавидел… Здесь останется жить девушка с зелёными, ярче драгоценных смарагдов и яснее утреннего прибоя, глазами, с прекрасной, как летний закат над оливковыми рощами Трагеры, улыбкой, с локонами, нежными, словно соболя из дремучих лесов, что на склонах Карросских гор. Будет гулять по улицам, растить сына, радоваться успехам мужа…
Надзиратель, обдав Ланса неповторимым смрадом лука в сочетании с больным желудком, потянулся и задёрнул занавеску.
— Не положено!