Император Бубенцов, или Хромой змей

Пылающие губы пересохли, вздрагивали от пульсирующей, толчками приливающей горячей крови. Протянул руку к её плечу, чтобы коснуться изумрудной застёжки. Но пронзила палец острая боль, Ерошка одёрнул руку. Пушистый шмель снялся с сарафана и, обиженно гудя, пролетел мимо лица. Но зато ничто больше не удерживало тонких тесёмок, обнажилось беззащитное плечо. Зелёная заколка в виде огромной стрекозы взмахнула слюдяными крыльями, разжала цепкие лапки. Расслабился тугой узел, волосы свободно упали, рассыпались за спиной. Сарафан с тихим шорохом облетел с плеч, рассыпался серый кокон, лёг к ногам. Сердце Ерофея Бубенцова таяло в блаженном безумии. Дух захватило от сияния столь дивной, совершенной, ненаглядной красоты. Как будто чудесная бабочка… Но бессильно, бледно всякое сравнение. Из всех живых созданий, из миллионов совершенных форм, самое совершенное, самое чудесное, самое чистое создание на земле – юная девушка. Ничего на свете не бывает совершеннее девушки в тот миг, когда в ней созрела возможность зарождения новой жизни.

2

Вот как это случилось. Вот как, вот как… А потом он стоял среди битого стекла, среди наваленных серых тряпок, порванных крафт-мешков из-под цемента, обрывков рубероида, шифера, старых автомобильных шин. Скатывал, комкал влажное покрывало. Чтобы чуть позже прополоскать в реке.

Вера нашла в траве, среди досок и битого кирпича, свою заколку в виде зелёной стрекозы, стягивала волосы. Ерофею стало как-то пронзительно пусто, грустно. Оказывается, не было никаких жалящих шмелей, тесёмки сарафана стягивались обыкновенной круглой пуговицей из цветной пластмассы. Вера стояла боком к нему, искоса поглядывала быстрыми и лукавыми, как показалось Ерофею, глазами. Сомкнутые губы её, придерживая шпильки, смеялись. От того, что произошло, она, кажется, ничуть не смутилась.

Ерошка топтался посреди живописных развалин, осматривался с недоумением. Ничего здесь не узнавал и узнавать не хотел. Глухое место, лопух, крапива в тени ракиты. Жара. У стены под фундаментом, как и ожидалось, наблюдались аккуратные высохшие следы пребывания людей. Две ящерки грелись на доске. Мухи звенели в стоячем зное.

Обернись, оглянись, скажи мне, муза: что это было? Только честно скажи, ничего не прибавляй, не придумывай.

Да. Я скажу тебе… Это был – рай.

Ерошка поднял глаза. Сквозь амбразуры окон видна была речка, полная полуденных бликов. Бубенцов вышел наружу. Вера сидела на поваленном стволе древней ветлы. Под той берёзой, с которой будущей весной, когда поженятся, они будут слизывать холодный сок.

Этот белый ледяной ствол вспыхнул теперь так ярко, так живо встрепенулось прошлое, наполнилось движением, объёмом, заиграло красками, запахами, звуками. Очарованный видениями прошлого, стоял на балконе, щурился от света, глядел через дорогу. Сквозь развалины прошлого всё ещё виднелась солнечная Угра, слепя глаза полуденными бликами. Но ничего нельзя удержать, прошлое улетучивалось, и всё отчётливей проступала из настоящего косная громада Путевого дворца царицы Елизаветы Петровны. Ушла из сердца сладкая мука, стремительно стали жухнуть краски, таять запахи, растворяться звуки. Только самую незначительную мелочь успел разглядеть напоследок, спасти, выхватить из уносящегося, ускользающего потока.

Вот он присел рядом с Верой на ствол древней ветлы, взял её за руку. Оба молчали, глядели на речку, что темнела внизу, в густых зарослях прибрежных кустов.

Так «темнела» река или «слепила полуденными бликами»? Этого, к сожалению, нельзя определить достоверно. Слишком уже неясно видится тот день сквозь гаснущую память.

– Удивительно, – сказал тогда Ерошка. – С детского дома мы вместе, а только сейчас это произошло. Столько времени зря потеряли.

– Время всё равно миновало. Так что не жалей, было, не было. Мы же с тобой всегда. Никогда такого не было, чтобы я тебя не знала.

Им тогда и в голову не могло залететь, что помещичий этот дом когда-нибудь станет их собственностью.

Этот день они отмечали как начало семейной жизни. День этот давно сгорел, угас, но от него исходил тихий реликтовый свет, согревающий всю их дальнейшую жизнь. Были ссоры, даже драки, но не было самого страшного, разрушающего, разъедающего – мелких и отвратительных взаимных упрёков, которые так часто превращают семейную жизнь в каторгу и ад.

Глава 15. Дочери Хроноса

1

За ночь Вера успела обжиться в заветной мечте, кое-что уже по-хозяйски там расставила. Собираясь утром на дежурство, говорила из коридора:

– Липы! Посадим липы. В два ряда. От главного входа до самой воды. Посыплем жёлтым песочком. По аллее будем бегать купаться.

Бубенцов, возвратившись с балкона, прилёг, нежился в постели.

– Вётлы! – возразил он. – Только вётлы! Мы в детстве гнёзда вили в вётлах.

– Липа благороднее.

– На липы пчела летит, – лениво спорил Ерошка. – Ужалит.

На душе лежал камень. Жаль было разрушать наивную радость жены. Чем твёрже обнадёживаешь человека, чем больше земного счастья сулишь ему, тем больнее разочаровывать. Обещал мнимое, а отбирать приходится как бы уже настоящее.