Император Бубенцов, или Хромой змей

А ему, дураку, послышалось – «ладаном». Возмечтал-то ведь, сукин сын, о жертвенной святости. Рисовал сладкие картины, как он, грешный Ерофей, стоя по горло в адском огне, платит муками своими за вечное блаженство Веры.

Глава 14. История любовная

1

Жизнь, кажется, восстановилась, вернулась в свои берега. Отчего бы ей, этой жизни, не течь всегда в привычном русле ровно и плавно? Не выходя из берегов, не сокрушая всё вокруг. Так на следующий день после измены и примирения, потягиваясь в постели, размышлял Бубенцов в светлых сумерках наступающего утра. Едва-едва рассветало, на улице моросил дождь. Рядом тихо, целомудренно дышала жена.

Грозовые тучи, что носились в последние дни, сшибаясь, высекая молнии над его головой, больше не тревожили. Чуть-чуть только погромыхивало, но в отдалении, за горизонтом. Душою Бубенцова больше не владело смятение.

Он тихо вздохнул и уснул снова. А когда проснулся, мир и благоденствие установились уже не только внутри, но и во всей окружающей природе. На улице трубили машины, солнце широким потоком вливалось в окно. Ерошка вышел на балкон. Блаженно щурясь, залюбовался царским Путевым дворцом, что весело сиял стеклами на той стороне. Не хотелось думать, что там, за старинными стенами из красного кирпича, живёт злой и умный колдун по имени Рудольф Меджидович Джива. Не может, не должно ничто злое и безобразное скрываться внутри красоты!

И тут будто тень от облачка набежала на сердце. Ах, дворец, дворец. Дворец! Вспомнил, как обнадёжил, порадовал Веру, какие воздушные замки воздвиг накануне вечером, каких нагромоздил несбыточных посулов. И она так легко поверила. Ложь, для того чтобы выглядеть убедительной, нуждается в твёрдом фундаменте. Фантазия должна опираться на реальную основу. Когда Бубенцов врал о том, что вот-вот купит усадьбу, он эту усадьбу не придумывал. Использовал реальные развалины, которые оба прекрасно помнили. Ерошка, подобно всякому художнику и сочинителю, сотворил свою ложь из самых точных, правдивых деталей. В ту минуту, когда Бубенцов произносил лживые обещания, память его творила, рождала сияющее, живое прошлое. Память вела через лес и выводила на высокий берег с останками разрушенного поместья. Толстые стены, заросшие поверху берёзками. Четыре круглые колонны, сложенные из старинного кирпича, подпирали высокий балкон. Они когда-то мечтали, как бы они жили здесь, пили чай на балконе, глядя на реку, луга и друг на друга.

Здесь, среди развалин, у них однажды произошло то, что неизбежно должно было случиться. В самом конце июня, на Купалу, они сели в электричку. Так томительно долго ползла в тот раз электричка по широкому простору, так неподвижно стоял горизонт! Бросили сумки на дачной веранде и отправились по лесной тропинке к речке. Пока шли по лесу, было свежо, сыро, прохладно. Выйдя из леса, оказались в зарослях цветущего иван-чая. Волна сухого зноя накрыла их с головой. Высоко в небе сияли неподвижные белые облака. Раздвигая упругие стебли, Ерошка пошёл через поляну к старинным развалинам, а следом за ним неслышно двигалась Вера.

Душный воздух наполнен был стрёкотом стрекоз, треском и стоном миллионов цикад, звоном кузнечиков, жужжанием шмелей. Всё жило, копошилось, кружило, шевелилось, жевало жвалами, рожало, размножалось.

Ступеньки терялись, тонули в зарослях крапивы. Камни дышали золой и зноем. Их окружали, защищали четыре стены, ни крыши, ни потолка уже давным-давно не было у этого старинного помещичьего особняка. Только небо над головой да каркала, пролетая где-то высоко, ворона. Входя, они коснулись друг друга влажными ладонями, а затем встали лицом к лицу, и первобытный, райский зной обтекал, облизывал их горячие тела. На висках у Веры выступили маленькие капли пота. Тёмным румянцем полыхали смуглые щёки.

Покрывало он уронил к ногам. Она никла перед ним, кротко уронив руки. Опустились веки, сузились зрачки, окружённые сияющим райком, карим, с золотыми искрами. Подрагивающими пальчиками перебирала край лёгкого льняного сарафана, от этого движения волновалась синяя волнистая вышивка по подолу. Сарафан был некрасивый, мешковатый, похожий на серый кокон. Такая невыносимая, безысходная нежность ударила прямо в сердце, перехватила горло, он испугался, что сейчас расплачется. Стиснул зубы и сквозь выступившие слёзы с удивлением наблюдал за тем, как в ярком сиянии оживали, шевелились, расползались круглые пуговицы на её сарафане.