Император Бубенцов, или Хромой змей

Полубес направился к главному входу в Казанский вокзал. Охранник в чёрной форме покосился на громадного размера яловые сапоги, двинулся было к нему. Но, поглядев в маленькие глаза, глубоко упрятанные под надбровными дугами, передумал, малодушно отступил. Савёл Прокопович купил эскимо в привокзальном буфете. Сел на лавочку и, отхватывая большими кусками, принялся есть. Подвижный его рот шевелился, причмокивал, крепкие зубы постукивали от наслаждения.

Ровно в положенное время подошёл к сапожному киоску, склонился и спросил:

– Свободно?

Получив утвердительный кивок, пролез вовнутрь, грузно опустился на невысокий табурет. Поставил сапог на подставочку. Тщедушный ассириец-сапожник бархоткой смахнул пыль.

– Либертэ? – всунул волчье лицо ещё один участник совещания. Получил такой же одобрительный кивок. Встал в дверях, оперся на эбонитовую трость. Одет был нарочито неброско – в тёмный наглухо застёгнутый макинтош. Из-под капюшона посверкивали внимательные тёмные очки.

Сапожник щёточкой счищал с сапога Полубеса присохшую глину. Там, где щёточка не помогала, подковыривал жёлтым когтем. Судя по этому когтю, хозяином киоска был сам Амадей Скокс.

– Получая корону и титлы, раб должен пасть пред тем, кто даёт ему власть, – серьёзно и печально говорил он. – А этот упирается.

– Нажимать опасно, – всунулось в киоск волчье лицо Шлягера. – Узнает, кому поклонился, начнёт исследовать! Хоть и дурак, а ум у него, надо признать, смекалистый.

– Я бы не цацкался, – сказал Полубес. – Взял за шкирку да и поклонил! Человек – существо ломкое.

– Нельзя! Должно быть собственное произволение. – Скокс горбился над сапогом Полубеса. – А для этого профану необходимо пояснить хотя бы символику происходящего.

– Чревато, – снова влез Адольф. – Может догадаться о реальном существовании дьявола. Откроет сами знаете какую книгу. Профессор уж совал ему. А затем перейдёт к зловредной писанине так называемых святых отцов. И всё! Сколько душ мы уже обронили на этом пути, страшно вспомнить! Нельзя позволить ему изучать предмет.

– Зачем что-то изучать? – возразил Полубес. – Вот меня взять, к примеру. Мне что за дело, есть этот дьявол или нет его?

– Вы совсем иное дело, – пояснил Скокс. – Вы твёрдо стоите на реалиях. То, чего не пощупаешь, для вас лишено интереса. Наследник же престола – натура эмоциональная. Пил много, психика истончилась. На собственном опыте ощутил присутствие в мире духовных сущностей.

– Всю его мистику можно и на нервы списать, – подсказал Шлягер. – Мало ли чего с похмелья почудится. Важно убедить его, что всё понарошку. Я уж, ваша серость, разыгрываю перед ним дьявола. Генеральские штаны, лампасы и прочее. Юмор применяю. Хромота, трость эбонитовая, чёрный пудель. Огромных денег, кстати, пудель этот мне стоил! А кормление во что обходится! Страшно вслух-то произнесть! Я там отчётец о расходовании средств приготовил. Одним словом, играю роль. И мне кажется, блестяще! Савёл Прокопыч подтвердит.

– Да, – кивнул Полубес. – С большим-большим юмором, знаете ли…

– Бубенцов-то наш и посмеивается. Дескать, вот какой он, дьявол-то. Один юмор. Но, ваша серость!.. – голос Шлягера стал серьёзным. – Осмелюсь ли спросить вас о существенном и главном?

– Соотнесите вопрос ваш со ступенью посвящения, – строго сказал Скокс.

– Иммер берайт! Итак, в России восстанавливается монархия. Пусть даже, как вы выражаетесь, нам нужен «царь на час». Можем ли мы предполагать, – спросил Шлягер, – что мировая тысячелетняя работа близится к завершению?

– Можете предполагать. Риски, конечно, есть. Я не так давно наблюдаю за Россией. Чуть более трёх столетий. Мы не однажды подводили её к последней черте, а она странным образом выскальзывала из рук.

– Упрямый и глупый народ, – посетовал Шлягер.

– Истинно так, – перебил Скокс. – Я порою прихожу к выводу, что есть нечто фундаментальное в их существе, чего мы не видим, не умеем рассмотреть. Какое-то «добро»? Что это за категория? Как это пощупать? Но я знаю, что даже и в вашем сердце остаются какие-то обрывки этого самого добра. Ибо жалость и сострадание – это тот сорняк, который весьма трудно поддаётся искоренению.

– Это значит приблизно вот что, – начал Полубес и глубоко задумался, пытаясь упаковать в слова всё то, что знал о добре. – Ну вот что касается жалости. Допустим, я любого придушить могу. Без колебания. Ибо человек подонок и скот. Старушонке какой-нибудь голову раскроить. Не вопрос. А вот, положим, собачку… Тут извините. Книжка даже такая есть про Муму.

– Я поясню вам в образах, – пришёл на помощь Шлягер. – Вы, по крайней мере, поймёте хотя бы механику.

– Слушаю вас. – Скокс шевельнул острыми ушами.

– Видите ли, – начал Адольф издалека, – мы все служители зла. Свободные, мыслящие создания.

Скокс кашлянул предупреждающе.

– Хорошо, хорошо. Прошу прощения. Разумеется, никакие не создания. Оговорился, – поправился Шлягер. – Скажем так: свободные, мыслящие существа!

– Да, – кивнул Скокс. – Так. Дас ист.