Император Бубенцов, или Хромой змей

Кричали Настя и Горпина, гудел баритоном толстяк из посольства Скандинавии, тенорами перекрикивалась охрана, выла Полынская, альтом подвывала Изотова, а из дальнего конца ревел басом Бермудес. Расслышался даже в сонме голосов и редчайший голос – мужское сопрано, этот вился уже под самым куполом. Возопили все. И произошло чудо! Как-то так удачно сложилось, что голоса этих женщин и мужчин совершенно случайно слились в необыкновенный музыкальный аккорд. Это длилось всего только несколько мгновений, несколько тактов, а потом ангельская гармония рассыпалась. Но были эти секунды поистине бесценны! Не всякому руководителю хора удалось бы и за три года прослушиваний, жестокой муштры и репетиций подобрать и с такой точностью скомпоновать голоса по высоте, по тембру, по тону. Необычайной красоты и силы аккорд подержался в воздухе, а затем пропал навеки во времени и пространстве. Потому что не может земля удержать всё истинно прекрасное.

Но она состоялась! Она всё-таки случилась на земле – эта небесная гармония! Пусть и жила всего-то в течение нескольких мгновений. Вспыхнула, подобно молнии, озарила самые дальние закоулки мироздания. Отозвалось эхо из самой бездны. Может быть, даже и в преисподней приостановилась на миг работа. Обернулись на дивный этот звук чёрные черти, отставили в сторону ржавые крючья, пилы, клещи, вилы. Перестали на секунду стенать и выть мучимые ими жертвы, очарованные долетевшими до них звуками райской гармонии. И долго ещё после того, как затих аккорд, мёртвая, оглушительная тишина висела в адской котельной, в мрачных подземельях. Не нарушаемая ни одним посторонним звуком, ни единым движением. Как будто ждали повторения. Только тихо тлели угли, едва-едва освещая выступы и сколы пещер, колебля вечную серую мглу.

Откатилась далеко в сторону бутылка, которая, к изумлению всех, осталась цела. Все взоры, как зачарованные, на миг задержались на этой бутылке. Ещё одна творческая удача! Камера стремительно переместилась вниз, успевая запечатлеть и эти кадры. Замедляющееся вращение рулетки, игру фортуны. Бутылочное горлышко уставилось точно на Бубенцова, нацелилось чёрным отверстием.

– Ды свяжите же вы его! – спохватился кто-то из окружения Ордынцева.

– А вот же вам шиш на кокуй! – огрызнулся Ерошка. Затем наклонился, чтобы поднять чудесную бутылку.

Налетела охрана, принялась вязать полотенцами. Бубенцов оскалил верхний ряд прекрасных своих зубов, которые так любила Вера, целовала и любовалась ими. Опасливо покашиваясь, сопя одышливо и тяжко, проколыхался мимо Ордынцев на толстых, коротких ногах.

Бубенцова трижды вытаскивали из зала, но всякий раз он каким-то необъяснимым способом вырывался. Метался меж столов, раздирая на себе огненные тесные одежды, требуя правды, справедливости, обличая, выкрикивая хулу!

В конце концов одолели враги. Дёрнулся раз, два… Силы покинули его. Мало не тридцать человек повисли на руках. Уходил, опустив голову, поглядывал по сторонам. Справа сияло уцелевшее зеркало в бронзовой раме, слева темнела пустая, глухая стена. Крошево разбитой стеклянной бесконечности хрустело под ногами.

– Я заплачу! – крикнул Бубенцов от дверей, как будто опомнившись и придя в себя. – С зарплаты отдам.

Оступился, рухнул в тёмный провал.

Глава 16. Дуракам дары даются даром

1

Весёлое оживление катилось по залу, сыпались реплики со всех сторон. Люди перелетали с места на место, вставали на цыпочки, тянулись вверх. Лежащего Ерошку обступили иноземцы, склонились над ним. Мужчины в чёрных дирижёрских фраках, крахмальных жабо и в серебряных пенсне, дамы с веерами, вуалями, лорнетами. Бубенцов лежал на спине, скрестив на груди руки, боялся пошевелиться.

– Этот и есть? – скрипуче проговорил маленький человечек с треугольным лицом и мёртвыми, как бы фаянсовыми, глазами. Под нахмуренной бровью холодно блеснул монокль.

– Он! Он! Накануне ещё прогремел. Спектакль сорвал, – громко пожаловался Адольф Шлягер. – Во всех газетах писали. С детства такой. Взбудораживает людей!

«Врёт! – подумал Бубенцов. – Про газеты врёт. Когда бы успели?.. На камеры-то, конечно, засняли…»

– За квартиру не платит, – докладывал Шлягер. – На встречных женщин оборачивается. Зеркала крушит. Много можно перечислять. Дерётся пьяный. Одним словом, дворняга. Плебей!

И прибавил тихо, сокрушённо, в сторону:

– И вот таких-то у нас выдвигают!

Ордынцев расслышал дерзкий упрёк, колыхнулся тучным телом, надеждой загорелись маленькие глазки.

– И всё же огнь, мерцающий в сосуде! – вставил загадочную реплику старичок в буклях. – В презренной оболочке хранится бесценное содержание!

– Кровь брали на анализ? – спросил маленький человечек.

– Намедни, ваша серость! – Это уже статная рыжеволосая дама в панбархате выступила вперёд. Сунула руку в лиф, извлекла батистовый платок в бурых пятнах. – Подлинность подтверждена!

Маленький человечек кивнул и, выронив монокль из глаза, двинулся прочь. Следом, гулко стуча копытами, устремилась вся кавалькада комедиантов.