Император Бубенцов, или Хромой змей

Много, много раз расплачивался Ерошка не только за свои проделки, но и за грехи товарищей. В этом была безобразная несправедливость. И Бубенцов стал поступать так, чтобы было справедливо. Если уж всё равно ждёт наказание, то он должен наказание заслужить! И уже сам бил мячом стёкла. Сам подкладывал кнопки на стул Верки Репьёвой. Сам готовил бомбу, смешивая красный фосфор и бертолетову соль. Раз уж всё равно наказывают, так вот же вам! Теперь наказания были справедливы.

Верка Репьёва, его любовь, задумчиво садилась на кнопки… и тут же, с кошачьей грацией и шипением подскочив со стула, отвешивала ему яростную оплеуху. Ах, Верка-краса, длинная коса!..

Тотчас после взрыва фосфорной бомбы оглушённого грохотом Бубенцова ловили в туалете, где он пытался спрятаться от мира, пересидеть грозу и дым. Завуч в сопровождении пионервожатой водил его по коридорам, по этажам школы, по всем классам, начиная от самых младших и вплоть до десятого. Глаза Ерошки слезились. Он хохлился, как филин из зооуголка, мигал красными, опалёнными веками. Понурая фигурка Бубенцова была прекрасным материалом для наглядной агитации, и завуч удачно использовал его для назидания и устрашения. Морда Бубенцова, обожжённая красным фосфором, присыпанная бертолетовой солью, вызывала уважительную, испуганную тишину в младших классах. В среде же старшеклассников его встречал весёлый, очень обидный хохот.

Сколько себя помнил Бубенцов, он жил, готовясь к неизбежному наказанию. Это постоянное ожидание беды отчасти закалило его характер. Тревожное детство незаметно переросло в такую же тревожную юность. При внешней бойкости, неустрашимости, даже вызывающей наглости – Бубенцов был в глубине души застенчив и робок. Он только играл роль заводилы и скандалиста. Жил внешней жизнью того, кем не был, но хотел быть.

3

Между тем наверху отзвучали аплодисменты, торжественная часть заканчивалась. Послышался гомон, нарастающий топот тысяч ног. Как будто большое стадо гнали к водопою.

Друзья, подогретые выпивкой в буфете, первыми устремились в пиршественный чертог. Зал был ещё пустой, холодный, гулкий. Однако, войдя вовнутрь, они, несмотря на выпитое в буфете, вынуждены были застыть в потрясении. Две-три минуты стояли, вертя головами во все стороны. Зал устроен был удивительно! Так, чтобы всякий человек совершенно терялся и умалялся здесь! Слепнул глаз от блеска хрустальных люстр, сверкания фужеров, сияния серебряных приборов. Но главный сюрприз заключался в гигантских зеркалах, размещённых на супротивных стенах. Две сияющие бесконечности в бронзовых рамах гляделись друг в друга. Взаимно отразившись, разбегались в противоположные стороны, множились, дробились и уменьшались согласно законам перспективы. Между этими бездонными бесконечностями, в самом центре зала топтались теперь, барахтались, жались друг к другу три жалкие, беззащитные фигурки.

Но вот в дверях показались почётные иностранные гости. Дряхлый, нарумяненный старик в белых буклях важно вёл под руку даму с обнажёнными плечами, одетую в дорогой заграничный панбархат. Рядом вышагивал длинный, худой щёголь в синем камзоле. Высокомерное лицо выражало презрение, он кривился щекою, удерживая в глазу монокль. Следом шёл плотный человек с обезьяньим ртом, с выдающимися, мрачными надбровьями, озирался зло, затравленно. Тяжко ступали туфли с квадратными носами и серебряными пряжками. Мелкими шажочками семенил лысый человек с мёртвым лицом. Мелькали чёрные фраки, крахмальные манишки, брабантские манжеты и кружева. Всего почётных посольских гостей насчитал Бубенцов чуть больше дюжины. Ах, если бы мог оторвать свой взгляд от этих фраков, кружев и манжет, если бы захотел хорошенько оглядеться по сторонам! Тотчас убедился бы, что благодаря фокусу с зеркальными бесконечностями их здесь на самом-то деле – целый легион!

Иноземцы направляли в сторону Ерошки монокли и лорнеты и с особенным вниманием, как показалось Бубенцову, разглядывали именно его. Впрочем, в людных местах всякий чувствует себя в центре всеобщего внимания. Распорядитель, как нарочно, подвёл посольских к столу, по соседству с которым расположились друзья. Конечно, так быть не могло, чтобы весь иностранный легион глядел на Ерошку, приветствовал его, кланялся ему. Возможно, они видели кого-то за его спиной. На всякий случай, отвечая на эти знаки внимания, Ерошка вынужден был неопределённо наклонять голову вбок.

Прошёл на пружинистых ногах, цокая подковками, небольшого роста, черноволосый человек с залысинами. Смуглый, похожий на индейца. Скользнул быстрым, внимательным взглядом. Моргнули красные, лишённые ресниц веки.

Но вот появился наконец в дверях и сам Ордынцев, оживлённый, пылающий румянцем, в окружении свиты. Дважды уронил пышный букет, и тотчас, сталкиваясь, отпихивая друг друга, кидались поднять этот букет услужливые прихлебалы. Кавалькада чиновников, теснясь, забегая друг перед дружкой, проследовала к столу посольских. Ордынцев метнул взгляд на Бубенцова, омрачился.