Император Бубенцов, или Хромой змей

Бубенцов постоял некоторое время у входной двери, карауля звонки, подглядывая в глазок. На лестнице было пусто. Отправился на кухню.

На кухонном столе лежали разорванные куски картона зелёного цвета с розоватым исподом. Он, издалека ещё, от самых дверей увидев эти обрывки, знал, что это такое. Это было уничтоженное Верой «Свидетельство о браке». Пять лет назад, когда Вера в первый раз рванула дерматиновую картонку, та не сразу поддалась. Но ярость придала сил её пальцам, документ с треском разодрался. Сперва пополам, а потом на четыре части. Мельче уже не получилось, сил не хватило. Да и ярость уже улеглась, насытившись.

Бубенцов тотчас же, в тот же вечер аккуратно склеил свидетельство. С тех пор рвалось оно точно по старым линиям разрыва, на четыре части. А Ерошка снова и снова дрожащими пальцами нарезал тонкими полосками бумагу, терпеливо восстанавливал документ.

Да, невзгоды и скорби, с самого детства выпадавшие на его долю, казались незаслуженными. Это всё так. Но справедливости ради нужно сказать и о том, что не только наказания, но и награды свои получал Ерофей Бубенцов без всякой видимой логики. Если кто-то задумывался о смысле жизни, посвящал этому раздумью хотя бы десять минут, тот может подтвердить, что самые главные ценности достаются человеку абсолютно бесплатно.

Дары раздаются даром. Каждому, даже самому ничтожному из людей, даром даётся жизнь. Даром достаётся любовь. Всякий переживший хотя бы мимолётную первую любовь запомнил на всю жизнь дивное состояние. Что деньги, что успех, что благополучие! Сама смерть пасует перед влюблёнными! С отрадой пьёт Джульетта смертельный яд, ибо не нужна ей жизнь, если отнята любовь. Потому что умереть с любовью – веселей, чем жить, но без любви!

Везуч и удачлив был на этой земле Ерофей Бубенцов, поскольку относился к тем редчайшим счастливцам, для которых первая любовь стала и последней. Вера Репьёва училась в младшем классе. Все стадии отношений произошли у них естественным путём. Началось всё с дружбы, и никакие дразнилки «жених и невеста» их не смущали. Но в третьем-четвёртом отношения переросли почти в ненависть. Ерошка вдруг застыдился. При всяком случае старался выказать своё презрение, равнодушие к «девчонке». Однажды Вера расцарапала ему щёку острыми своими ноготочками. А в девятом классе уже не мог дня выжить без неё. Это проявилось как-то сразу, внезапно, обрушилось на него… Вера заболела ангиной, классная наставница послала Ерошку проведать. И с этого дня он так и пропадал у неё дома, сбегал из школы. Заразился от неё тяжеленной ангиной, так что не мог глотать, сводило горло, слёзы брызгали из глаз. Бубенцов несколько дней ходил пьяный, пылающий от температуры, плачущий от счастья. Эту ангину они с Верой отмечали с тех пор ежегодно семнадцатого марта как главный свой праздник. В этот день прощались все взаимные грехи и обиды.

Бубенцов снял с полочки клей, стал отвинчивать присохшую крышечку. Острая кромка впилась в подушечку большого пальца. Ерошка приложил палец к губам, почувствовал солоноватый привкус… Зазвонил телефон.

– Ну, Бубен, дал ты вчера! Уж на что я привык к твоим выходкам, но вчера от души повеселился, – говорил Бермудес. – Умора. Шоу не шоу, но скандалище громкий. Колонный зал этот по новостям культуры уже показывали с утра. Видать, под Ордынцева кто-то глубоко копает. А зеркало-то, зеркало!.. Как ты его бутылкой-то…Хоба!

Вспомнил всё! Бермудес продолжал что-то говорить, захлёбываясь и похохатывая, но Ерошка уже не слышал его слов. «Хоба!» – и вспышка озарения высветила сперва эту вертящуюся бутылку из-под шампанского, а дальше память уже без посторонней помощи, сама собою стала извлекать из глубин страшные, яркие, цветные картины. Бубенцов не выдержал, отшвырнул трубку. Приходилось бежать за опохмелкой. Иначе нервной системе – каюк.

Глава 17. Уходя, гасите свет

1

На лестнице-то его и подловили. Коротким ударом под рёбра перебили дыхание. Ерошка разевал рот, корячился, подобно караморе, пытаясь схватить воздуха. Но не дали опомниться, набросили на голову пыльную холщовую торбу, скрутили руки за спиной. Всё это проделали сноровисто, без единого звука, только посапывали сдержанно. Чувствовалась профессиональная хватка. Сволокли вниз, помешкали немного у дверей подъезда. Видать, оглядывали двор, опасаясь свидетелей. Согнули пополам, запихали в автомобиль. Сели тесно, прижав с двух боков.

Дыхание постепенно восстановилось. Бубенцов приоткрыл веки. Ничего нельзя было разглядеть сквозь мешковину. Мрак то редел, то сгущался, проходили перед глазами неясные, смутные светы. Куда везли, он и представить не мог. Вернее, конечно, представлял, но картины были настолько страшны, что мысли коченели. Понимал, что добром это кончиться не может, никак не может. Добрые дела так не начинаются. Следовало ожидать худшего. Воображение услужливо возводило мрачные декорации, расставляло соответствующий реквизит.