Император Бубенцов, или Хромой змей

– Тяжела ты, шапка Мономаха! – Бубенцов произнёс это с сердечным сокрушением.

– Зане! – со смехом отвечал ему Адольф фон Шлягер, подмигнул ободряюще, ёрзая на стуле с другой стороны обеденного стола.

На шее Адольфа тоже висела салфетка, покрывая грудь, наподобие детского слюнявчика. Концы её, как заячьи уши, выглядывали из-за головы. Адольф, растопырив локти, клонился над трапезой. Лысина сияла сквозь редкие пряди волос. Шлягер шумно хлебал, сёрбал, пыхтел, чавкал, сопел, крякал, шмыгал. Ложка так и мелькала в быстрых пальцах. Весь облик его лучился довольством, испарина выступила на лбу от усердного поглощения пищи.

Бубенцов склонился к тарелке. Улыбка тотчас слетела с лица Шлягера, брови сдвинулись.

– Хребет! – взвизгнул строго, так что недожёванный кусок выпрыгнул из возмущённого рта. – Спинку держим!

Шлягер с недавних пор вёл занятия по дворцовому этикету. Но, к сожалению, имел крайне расплывчатое понятие о предмете. Нахватал верхов из бульварных романов, исторических кинолент, кое-что выудил из эротического фильма про Екатерину Великую. Что-то вычитал в википедии, что-то почерпнул из гравюр и репродукций.

Бубенцов вздрогнул, вытянулся вверх, выпрямил спину. Но ложку свою отложил с глухим стуком. Шлягер же как будто не заметил капризного демарша. Низко клонясь, всасывал в себя длинные макаронины. Спустя минуту отодвинул пустую тарелку, облизнул губы, промокнул салфеткою:

– А что же это мы? Почему не кушаньки?

В ласковом голосе звенело раздражение.

– Уберите, – попросил Бубенцов. – Глядеть на это не могу.

– Однако же придётся. Царская еда! Вот специальный черпачок и щипчики для подобной пищи. Щипчиками ловите, зажимаете, и, пока оно извивается, пищит, вы от так от черпачком… Рот откройте-ка!

– И не подумаю.

– Вы что же, хотите остаться таким, как есть? – разозлился Шлягер. – После того как серьёзные люди вбухали в проект прорву денег?!

– Сами жрите это. А я люблю обычную яичницу. Пусть мне пожарят пару яиц с салом. Желтки не разбивать!

– Да, – покачал головой Шлягер. – Работаешь, выкладываешься, ночей не досыпаешь, и всё всуе! Руки опускаются. Не переделать этот народ. Чёрт бы вас всех подрал! Плебейство труднее всего вытравить из человека.

Подкатили тележку со вторым. Стали подавать тарелки с котлетами. Сперва Шлягеру, затем уже Бубенцову. Это почему-то острой обидой отозвалось в сердце Ерошки. Некоторое время ели молча.

– Когда кушаете котлету из страуса, полагается отщипывать двумя перстами. – Шлягер оттопырил мизинец. – Вот так вот.

Ерошка отпихнул от себя миску. Он не знал, что это был страус.

– Вы кушайте, кушайте! – обеспокоился Шлягер. – Мясо полезное, диетическое.

– Для меня страусом питаться – всё равно как человека съесть.

– Хе-хе-хе, – добродушно заулыбался сытый Адольф. – Остроумно. Ценю. Впрочем, в чём-то я с вами согласен. Птица рослая, двуногая. А насчёт того, можно ли есть человека, я так скажу. Как-то на Севере, попав в пургу…

Шлягер потянулся через стол за деревянной зубочисткой.

– Не надо, – перебил Бубенцов. – Знаю эту твою историю. Ничтожный болтун! Нельзя есть двуногих!

– Кто сказал, что нельзя есть двуногих? Нет такой заповеди! Хотели власти? Придётся есть двуногих.

Уборщица, лязгая железными тарелками, убирала остатки еды. Соскребала с мисок, вываливала в ведро остатки холодной манной каши. Стряхивала обгорелые корки чёрного хлеба, пюре с кусками плохо протолчённой картошки.

3

Утром с Бубенцовым работал постановщик речи. Пучеглазый, со смуглым лицом, с большим унылым носом и пышными чёрными усами. Бубенцову не нравились грубые приёмы репетитора, волосатые жирные пальцы, манера внезапно совать эти пальцы в рот ученику, чтобы, захватив за кончик, вытягивать язык, добиваясь идеального грассирования. Вызывал отвращение неопрятный белый халат, похожий на спецодежду мясника, весь в бурых пятнах.

– Дышите! Паузы! – кричал репетитор, всплеском толстых ладоней обрывая монологи Бубенцова. – Паузы подлиннее! Не дышите!

– Да куда уж подлиннее? – огрызался Бубенцов. – Я длю всякую паузу иногда до полуминуты! Мало этого? Я вам не Джива, чтобы две минуты без кислорода.

– Подлиннее, а не подлиннее! – злился учитель.

– Подлиннее, значит, натуральнее! – приподнялся в защиту специалиста Шлягер. – Естественнее! Азад Бекметович не кончал академий! Не обязан вникать в тонкости языка!

Бубенцов нервничал, бунтовал, вскакивал со стула. Репетитор требовал смирения и послушания. Больно давил пальцами ключицу, усаживая на стул.

– Язык! – кричал репетитор, клонясь к лицу Бубенцова. – Я прошу высунуть язык! Рот пошире.

Ерошка открывал рот, высовывал язык. Репетитор ещё ниже клонил своё лицо, поворачивал под нужным углом настольную лампу. Свет отражался в вогнутом зеркале, закреплённом у репетитора на лбу, слепил глаза Бубенцову.