Имитатор

— Чего ж не поговорить с хорошим человеком? Петя Ящерка добра не забывает! Слышу вроде бы голос твой — сразу вот вышел. Ты ведь, дядь Стёп, не просто так заявился. Раз пришёл — значит, по делу. Пойдём отсель, чтобы эта троица на нас лишний раз не пялилась. Они так-то ничего все — и дедка Макар, и Люська, и Артёмка. Только наши с тобой дела им ни к чему. Болтливые они, особенно Люська. А у тебя ведь дела- то не простые, поди. Пойдём в скверик, в беседку-там нас с тобой никто не потревожит.

Спустя полчаса Степан Маркович уже шёл к трамвайной остановке и улыбался.

Петя Ящерка — бывший форточник, а ныне сторож, работающий на ткацкой фабрике, — тоже получил от Степана Марковича пачку фотографий майора Краузе. Обещал сделать всё от него зависящее, сказал, что не подведёт.

Трамвай остановился возле депо, но Степан Маркович и не думал выходить. Вагоновожатая — приятной внешности женщина лет тридцати пяти с круглым румяным лицом и большими глазами — искоса поглядела на Кравца и усмехнулась. Когда трамвай опустел, женщина вышла из своей кабинки, подошла к Степану Марковичу и уселась на соседнее кресло.

— Ну и каким тебя ветром по мою душу? Сам же видишь, что со старым покончено. Вот, спину гну. Честным трудом, так сказать, на хлебушек себе зарабатываю. — Светлые волосы женщины были упрятаны под платок, из-под спецжилета торчала коричневая фуфайка с засаленными рукавами. На правой руке между большим и указательным пальцами красовалась наколка синего цвета — небольшой паучок без паутины. Большой и указательный пальцы левой руки представляли собой искривлённые обрубки.

— Ну и тебе доброго денёчка, Зинуля! Трудишься, гляжу — похвально, похвально! Вот, решил наведаться к тебе по одному дельцу, — сказал Кравец, переводя взгляд от воровской наколки, означающей матёрого карманника, на искалеченную руку женщины.

— Ну чего вылупился, мент? Вот оно, ваше милосердие поганое! — Женщина смачно сплюнула прямо на пол. — После того, как Птицын твой меня в лагерь укатал, тамошние вертухаи по приказу начлага местного такое вот со мной и сотворили. Сказали, что уж больно пальчики им мои покоя не дают. Один просил в штанах у него поюлозить — я ему так поюлозила… На всю жизнь, сука, запомнит Зинку Авторучку! Вот он тогда барину и предложил пальчики мне переломать. Дескать, в качестве профилактики, чтобы по выходе из тюряги я больше фраеров не чистила. Ну чего пялишься, на! — Женщина сунула изувеченную культю прямо в лицо собеседнику. — Смотри, чем я тебе и Птицыну твоему обязана!

Степан Маркович хлопнул Зинку по руке и прохрипел:

— Не мы с Птицыным, а ты сама судьбу себе определила, когда с ворами связалась, когда вы с корешем твоим Гришей женщину на базаре убили. Скажи спасибо, что соучастницей тебя по тому делу не пустили! Села ты на пять лет за карманную кражу, а не по мокрому, как прокурор того хотел. Да ты, дура, молиться на Птицына должна, а ты…

Зинка снова сплюнула и отвернулась. Быстрым движением смахнула набежавшую на глаза слезу и сказала тихо:

— Молюсь я на него, каждый день молюсь, на дружка твоего закадычного! Чтоб ему раки печёнку выели. Если бы не Сашка мой, не посмотрела бы я на сломанные персты…

— Ты это мне, Зинаида, брось! — рявкнул Кравец. — В том, что в лагере тебе ублюдок тот попался, моей вины нет, и вины Птицына нет. Что ж поделать, раз и среди наших такие нелюди водятся. Вертухай этот твой, начлаг тот, чтоб ему на том свете пусто было! Перестань себя жалеть — не так уж у тебя всё и плохо. Ты вон у нас баба справная. Красивая, можно сказать, — не женщина, а богиня! Отсидела своё, вернулась, замуж опять же вышла, сынишку вот родила. Как его, говоришь? Сашка?

Зинка повернулась к Степану Марковичу, утёрла нос рукавом.

— Да, вернулась. Да, родила. А ты знаешь, как я до тюряги жила? Знаешь, какие мужики за мной ухлёстывали? Не чета Лёшке, мужу моему! Кому я теперь нужна с такой рукой? Эх, Лёшка, Лёшка… Плюгавый, хромой, да и его на фронт вон укатали. А я вот теперь, чтобы сына прокормить, колымагу эту водить должна. — Зинка хлопнула здоровой рукой по вагонному стеклу. — Робу вот эту ношу, фуфайку да платок. Серая у меня теперь жизнь, разлюбезный ты мент! Серая, как шкура волчья. И от доброты вашей да от щедрот у меня не дрогнет ничего — от них у меня даже икота случается.

Кравец сжал зубы и поднялся.

— Ну и чёрт с тобой! Была ты подстилкой бандитской, а как в люди выбилась, так сопли распустила. Муж у неё не тот, видите ли, мужики не те её обхаживают! Сейчас вся страна с врагом воюет, голод, люди гибнут, а ей наряды да балы подавай! Думаешь, если немцы придут, они тебя снова в дорогие меха оденут, брюликов надарят, шампанским будут поить? — Кравец махнул рукой и двинулся к выходу.

— Да погодь ты, — крикнула женщина вслед, — скажи хоть, зачем приходил!

Степан Маркович повернулся, сунул Зинке под нос несколько фотографий Краузе и сказал: