Имя врага

— Кто интересуется? — не понял Емельянов.

— Да один тип ко мне приходил. Ты самоубийство скрипача помнишь?

— Может, убийство, — поправил Емельянов, — вскрытия еще не было.

— Тьфу ты, черт! Горбатого могила исправит! — плюнул в сердцах Сергей Ильич. — Вечно ты со своими убийствами. Везде тебе мерещится. Ладно, если что, к доктору сходишь. А я о другом. Ты помнишь того второго, здоровенного лба, который вместе с Печерским был?

— Хам с надутой мордой, — сразу вспомнил Емельянов, — и что?

— Он ко мне приходил. Жмурко его фамилия. Сунул в нос красную книжицу и ну давай о тебе расспрашивать! Мол, что ты, где ты…

— И что ты сказал? — Емельянов вдруг почувствовал неприятный холодок под ложечкой, как будто с размаха его окунули в холодную воду.

— Ну, что всегда в таких случаях говорят. Какой ты классный опер и идейный коммунист.

— Я же не коммунист, — не выдержал Емельянов, — проверит и поймет, что ты солгал.

— Ну, может, я такое и не говорил, — смутился следователь, — уже не помню… Но хорошее о тебе точно сказал.

— Подожди, — насчет хорошего Емельянов не поверил сразу, — что конкретно он расспрашивал? Что его интересовало?

— Почему на дело скрипача приехал именно ты, — собравшись с духом, выпалил Сергей Ильич.

— Так, — Емельянов забарабанил пальцами по столу, — теперь дело скрипача. Час от часу не легче. И что ты сказал?

— А кто должен был поехать, кроме тебя, если это твой район?

— Ты специально пришел, чтобы про КГБ рассказать? — понял Емельянов.

— Предупредить тебя, дурня, — следователь встал со стула и направился к двери, — стоит ли вор того, чтобы из-за такой мрази подставлять свою голову? Подумай, Емельянов!

Дверь захлопнулась, а опер еще долго слышал звук его шагов.

Глава 17

Вонь стояла невыносимая. Воздух казался липким, он словно прилипал к ноздрям, к губам, накрывая лицо плотной, душной подушкой. И нужно было прилагать серьезные усилия, чтобы дышать.

Что-то сладковатое было в воздухе. Приторное, как переслащенный чай. К этой ноте отчетливо примешивался аромат гниения органических отходов. Казалось, так гниют испорченные остатки пищи, трупы животных. Мерзкая вонь.

Емельянов прижал к лицу носовой платок, очень жалея, что поблизости нет воды и нечем его смочить. Дышать через сухую ткань было невыносимо. До этого он честно пытался приспособиться к обстановке, не обращая внимания на запах. И даже выдержал так целых 10 минут.

Но потом плотная подушка буквально закупорила его легкие, подступая к горлу тошнотой. Емельянов представил себе эту жуткую картину: опер, блюющий на осмотре места происшествия. Падение хуже сложно было даже вообразить. И он достал платок.

Ситуация усугублялась еще тем, что голова у Емельянова была чугунной и, казалось, готова была воспалиться при любом прикосновении к лицу или волосам. Накануне вечером он перебрал лишнего.

Опер был слишком расстроен неприятностями на работе. После отвратительного разговора со следователем о закрытии дела Паука и скрипача его вызвал к себе начальник уголовного розыска и устроил ему скандал. Орал на него, как на мальчишку. Дал сроку два дня, чтобы завершить несколько открытых краж.

А потом произошло, собственно, то, чего и следовало было ожидать. Емельянов был поставлен в известность, что дело скрипача закрыто, так как уже есть заключение экспертизы, и это самоубийство. По самоубийству уголовные дела не открывают. А убийство Паука начальник велел списать на бандитские разборки, и, если не найдется мелкая шестерка, то можно отправить в архив как висяк.

К тому же, особо подчеркнул начальник, есть заключение, которое свидетельствует, что Паук умер от передозировки кокаина. Кокаин употреблял сам. Значит, почти естественная смерть. Нечего тратить время — и свое, и людей из отдела на то, чтобы разбираться в ссорах этой мрази и в смертях всяких наркоманов, которые повыходили из зон. Собаке — собачья смерть.

Даже видавшего виды Емельянова поразила наглость и циничность такого поведения. Он уже давно понял, что в работе советских правоохранительных органов всегда присутствует двойная мораль.

Лицемерят ради официальной статистики, лгут ради социалистических правил, подделывают отчеты, двурушничают, в глаза говорят одно, делают другое, думают третье. И так всегда. При этом выкручиваются, чтобы поменьше работать, создать вид бурной деятельности на пустом месте. И так — во всем.

На подобных принципах строилась статистика, которую специально подделывали, отправляя в партийные инстанции. Но никогда еще факты не подмахивались так цинично и нагло. Невозможно было на черное говорить белое и все время закрывать глаза.

Емельянов так и сказал. Конечно, рискованно было разговаривать с начальством в таком тоне, но он просто не выдержал.

К тому же, было одно обстоятельство, о котором не знал ни следователь, ни начальник уголовного розыска, а Емельянову была известна слава Паука. Такие вещи были тайным, внутренним делом оперативников, когда не подпускали посторонних. И Емельянов знал о тайной репутации Паука.