Имя врага

— А то, что у них есть деньги, у высших чинов КГБ, — понизил голос Леха. — Это вы все думаете… А я-то точно знаю! У них есть деньги. И вот кто-то из них страшно был заинтересован в этом вашем Пауке. Так сильно, что готов был заискивать и гардероб ему готовить для освобождения.

— Почему заискивать? — не понял Емельянов.

— Потому, что Паук был для них шваль! Они кто? Сейчас властители мира! Вон их как все боятся. Куда там Пауку… Паук был ничтожество. А они готовы были покупать ему шмотье.

— Да уж, интересно бы узнать кто… — задумался вслух Емельянов, — и зачем… Этот Дато часом не проговорился?

— Из него разве слово выдавишь? — Леха брезгливо поморщился. — Когда нужно ему, строит из себя полудурка. Одно ясно, что шмотки любит. Когда Пауку покупал, он и себе прибарахлился, за чужой счет, — в голосе Арбуза почувствовалось отвращение.

Глава 16

Емельянов вышел на улицу, расстегнул пиджак. Вынул из кармана грязноватый носовой платок, вытер испарину на лбу. Как сказал бы его знакомый поэт: весна свирепствовала вовсю. Припекало не на шутку. А в душной комнате притона, где трусливый Леха Арбуз наглухо заколотил единственное окно, прячась от всех, дальше находиться было невыносимо.

К концу этого отвратительного рандеву со стукачом, в душной норе, где воняло самым мерзким смрадом этого днища, Емельянов почувствовал, что стал задыхаться. Он действительно не мог дышать настолько, что у него темнело в глазах. Поэтому свернул визит до минимума и с неприличной поспешностью выбрался на свободу, где вместо воздуха его ждала душная плотная подушка, прижавшаяся к и без того распаренному лицу.

Задыхаясь от жары, Емельянов шел по городу, обдумывая то, что услышал от своего стукача. Мысли его были такие же печальные, как погода, вместо свежего весеннего бриза устроившая раскаленную духовку. Сколько Емельянов себя помнил, в Одессу еще никогда так рано не приходила жара.

Он хмурился и закусывал губы, был встревожен. Ему не нравился след КГБ в деле Паука. Тем более, что было абсолютно непонятно, почему такая страшная организация заинтересовалась обыкновенным бандитом, если ловить бандитов всегда было парафией уголовного розыска? А КГБ все-таки считалось элитной структурой… Емельянов всегда знал — в КГБ брезгуют уголовщиной и никогда не снисходят до бандитских разборок.

Как человек, работающий в структуре власти и всецело преданный этой структуре, Емельянов не мог не знать о методах работы КГБ. Он не одобрял эти методы. Даже он, оперативник, наученный сучьими стукачами преступного мира, никогда не опускался до лицемерной подлости, которую позволяли себе сотрудники спецслужб.

Будучи человеком осторожным по натуре, к тому же интровертом, который плохо сходится с людьми, Емельянов старательно избегал любых контактов с сотрудниками госбезопасности. Он знал их опасность, прекрасно понимал, что таким людям доверять нельзя. Поэтому в среде кагэбэшников у него не было ни друзей, ни знакомых, которые могли бы приоткрыть завесу тайны, почему спецслужбы взяли в разработку Паука — вора, пусть даже и авторитетного. А в том, что такая разработка велась, и кагэбэшники залезли уже на его территорию, Емельянов не сомневался ни минуты.

Это было и опасно, и обидно одновременно. И теперь опер ломал себе голову, что может последовать за этим.

В таких расстроенных чувствах Емельянов вернулся обратно к себе в кабинет. С трудом поднялся по мраморной лестнице, задыхаясь, весь мокрый от пота, мечтая только о стакане холодной воды.

Однако его ждал сюрприз. Не успел он открыть дверь и переступить порог своего кабинета, как из-за угла коридора появился следователь прокуратуры Сергей Ильич. И, судя по его виду, направлялся он именно к нему.

Прокурорский выглядел так же жалко, как и Емельянов, с той только разницей, что опер брал себя в руки и никогда не показывал ни страха, ни растерянности. А Сергей Ильич всегда показывал и растерянность, и страх.

Именно эти чувства бушевали на его лице, когда он спешил к кабинету Емельянова. И опер в который раз за сегодняшний день подумал: в том, что расстроило Сергея Ильича, несомненно есть след КГБ.

Емельянов налил два стакана воды и подождал, пока Сергей Ильич устроится напротив его стола.

— Ну и денек сегодня… — Прокурорский демонстративно отвел глаза в сторону, выпив воду до дна.

— Говори, — потребовал Емельянов, который не любил тянуть кота за хвост.

— Дело по неизвестному в «Ракушке» буду закрывать! — буркнул следователь, стараясь не смотреть в сторону Емельянова.

— Что значит — закрывать? — опешил опер, который ждал чего угодно, но только не этого.

— Приказ сверху, — Сергей Ильич возвел очи горе, — прямо сказано: дело неизвестного закрыть. В архив. Нет признаков насильственной смерти. Есть заключение.

— Это ложь! — вскипел Емельянов. — Его же отправили на дополнительные анализы! Там же прямо написано — следы неизвестного вещества! Найдены такие следы.

— Однако не указано, что они могут быть причиной смерти, — парировал следователь.

— Ты хочешь сказать, что протокол вскрытия велели переписать? Кто? — догадался опытный Емельянов.