Имя ветра

Джосн отступил на пару шагов и старательно сделал вид, что чувствует себя как ни в чем не бывало. Но я-то видел, как он стоит, слегка присогнув руки, готовый кинуться и выхватить у меня лютню, если вдруг понадобится.

Я повернул лютню в руках. Объективно говоря, ничего особенного в ней не было. Отец про нее сказал бы – немногим лучше, чем дрова. Я погладил корпус. Прижал ее к груди.

И, не поднимая глаз, тихо сказал:

– Какая же она красивая!

Голос у меня подсел от волнения.

Она была прекрасна. Самое прекрасное, что я видел за три года. Прекраснее, чем весенние поля после трех лет в вонючей выгребной яме большого города. Прекраснее Денны! Ну… почти.

Могу сказать честно: я все еще был не вполне самим собой. Я всего четыре дня как перестал быть уличным мальчишкой. Я был уже не тем человеком, что во времена труппы, но еще и не тем, о котором говорится в историях. Тарбеан изменил меня. Я научился многому, без чего жить было бы куда проще.

Но, сидя у костра, склонившись над лютней, я почувствовал, как жесткие и неприятные части меня, которыми я обзавелся в Тарбеане, трескаются. Точно глиняная форма вокруг остывающей отливки, они рассыпались и отпали, оставив под собой нечто чистое и твердое.

Я тронул струны, одну за другой. Коснувшись третьей, я обнаружил, что она немного не строит, и чисто машинально подкрутил колок.

– Эй, парень, эти штучки не трогай! – Джосн старался говорить непринужденно. – Инструмент расстроишь!

Но я его уже не слышал. Певец и все остальные были сейчас от меня так далеки – как будто на дне Сентийского моря!

Я тронул последнюю струну, подстроил и ее тоже, самую малость. Взял простой аккорд, провел рукой по струнам. Аккорд прозвучал мягко и верно. Я переставил палец – аккорд стал минорным, для меня это всегда звучало так, будто лютня говорит «Мне грустно!». Я еще раз переставил руку, и лютня издала два аккорда, перешептывающихся друг с другом. А потом я, сам не понимая, что делаю, заиграл.

Касаться струн было очень странно – будто снова встретиться с друзьями, которые уже и забыли, что у них общего. Я играл медленно и негромко, рассыпая ноты не дальше круга света от костра. Пальцы и струны вели между собой осторожную беседу, как если бы их танец описывал безумную страсть.

А потом внутри у меня что-то лопнуло, и в тишину хлынула музыка. Пальцы заплясали по струнам; они сновали причудливо и проворно, вплетая нечто невесомое и трепещущее в круг света, созданный нашим костром. Музыка колыхалась, точно паутина, тронутая легким дыханием, она кувыркалась, точно лист, падающий на землю, и вся она была – как три года в тарбеанском Приморье, с пустотою внутри и руками, ноющими от жестокого холода.

Не знаю, долго ли я играл. Может, минут десять, может быть, час. Но руки у меня не привыкли к такому напряжению. Они соскользнули со струн, и музыка рассыпалась, точно сон при пробуждении.

Я поднял глаза и увидел, что все сидят абсолютно неподвижно, и лица – у кого потрясенные, у кого изумленные. Потом, как если бы мой взгляд развеял какие-то чары, все зашевелились. Роэнт поерзал на месте. Двое наемников переглянулись, вскинув брови. Деррик смотрел на меня так, будто впервые увидел.

Рета так и осталась сидеть, застыв, прикрыв рот ладонью. Денна спрятала лицо в ладонях и разрыдалась, тихо, безутешно всхлипывая.

Джосн просто встал. Лицо у него было ошеломленное и бледное, без кровинки, будто его ножом пырнули.

Я протянул ему лютню, не зная, то ли поблагодарить, то ли извиниться. Он неловко взял ее. Немного помолчав, не зная, что сказать, я оставил их сидеть у костра и побрел прочь, к фургонам.

Вот как Квоут провел последнюю ночь перед тем, как явился в университет, под плащом, служившим ему сразу постелью и одеялом. Когда он лег, за спиной у него остался круг света от костра, а перед ним мантией раскинулась тьма. Глаза у него были открыты, это точно, но кто из нас может сказать, будто знает, что он видел?

Лучше посмотрите ему за спину, в круг света от костра. Пусть Квоут пока побудет один. Всякий имеет право немного побыть в одиночестве, когда захочет. И если он даже, предположим, и плакал, что ж, простим его за это. В конце концов, он ведь был еще мальчишка, и ему только предстояло узнать, что такое настоящая печаль.

Глава 35 Расставание

Погода по-прежнему стояла хорошая, а потому на закате фургоны вкатили в Имре. Я был угрюм и обижен. Денна весь день ехала в фургоне с Джосном, а я был глуп и горд и держался в стороне.

Как только фургоны остановились, все засуетились. Роэнт, еще не успев остановить лошадей, принялся спорить с чисто выбритым мужчиной в бархатной шляпе. После первого торга десяток работников принялись разгружать рулоны ткани, бочонки с патокой и джутовые мешки с кофе. Рета наблюдала за ними суровым взором. Джосн метался вокруг, следя, чтобы его багаж не попортили и не украли.

С моим багажом было проще: у меня ничего не было, кроме котомки. Я вытащил ее из-под каких-то рулонов ткани и отошел от фургонов. Закинув котомку на плечо, я принялся озираться в поисках Денны.

Вместо Денны я увидел Рету.