Имени такого-то

Он знал, что рано или поздно они придут, и они пришли. Их было трое. Шов между запястьем и лопаткой ныл и зудел, как всегда, когда начинался этот страх; он не глядя лупил по одному и тому же месту, хотя никакого льда там давно не осталось, от ужаса болело в груди и казалось, что голову стягивает веревкой, ему что-то говорил Ландышев – видимо, пора переходить на следующий участок палубы; зевала Василиса. Он кивнул и, ничего не понимая, перешел; там, в трюме, они оказались прямо у него под ногами, и если бы не шуршание щеток, не гомон голосов, не стук его лопатки – не останавливаться, не останавливаться, не останавливаться! – он бы услышал (хотя слышал он в таких ситуациях очень плохо), как они говорят о нем там, внизу, как они доносят на него этим людям. Откуда им известно? – о, предатель всегда предатель, ему ли не знать: Потоцкий, конечно, рассказал им, и можно только представить себе, с каким отвращением они думают о нем, о Мухановском. Он чувствовал это отвращение всегда, каждый день, каждый час: ему доставались самые маленькие порции, самая черствая вобла, самые крошечные яблоки, с ним всегда говорили сквозь зубы, его поставили долбить лед больной рукой – а чего еще заслуживал дезертир? И вот теперь они пришли, и там, внизу, эти двое, Райсс и Синайский, говорили о нем – он не разбирал ни слова, но все знал, все знал и так.

Но он знал и кое-что еще, он кое-что видел, он видел, а они и не знают (тычет в бок Ландышев, нельзя выдавать себя; смотрит в упор Василиса, которая тоже его ненавидит, он всегда это чувствовал, надо двигаться дальше, болит рука, надо обивать лед – и вот он обивает лед, себя нельзя выдавать). Они и не знают, а он знает, и еще он знает, что он – ничто, мелкая рыбешка, никому не интересный кусок воблы, а там, внизу, они договорили и идут к трапу на палубу, и он успевает услышать, как эти люди говорят: «Давайте же познакомимся…» – и Синайский услужливо протягивает руку вперед, и когда они появляются на палубе, он не может поднять голову, он смотрит вниз, в трюм, он смотрит, как доктор Копелян яростно чешет подмышку, смотрит, как Яна Нестерова яростно расковыривает кутикулу большого пальца, раскачиваясь взад-вперед и не открывая глаз, а они уже стоят на палубе и смотрят по сторонам, ищут его взглядом и находят, смотрят на его лопатку, и он впервые в жизни понимает, что значит выражение «чуть не обмочился от ужаса», и не выдерживает, и кричит:

– Партбилеты!

Они не понимают. Он тычет в сторону Райсс лопаткой, тычет и тычет, а она стоит ровненько, белая-белая, не шевелится.

– Что? – кричит он. – Я в коридоре был, вы же знаете – я вижу! Я видел! Она немка же, немка! Она говорила – Москву сдадут, дайте мне партбилеты, я сожгу! Что, не говорила? Говорила!..

Он уже молчал и задыхался, но все тыкал в сторону Райсс лопаткой и вдруг понял удивительное: рука все время болит не потому, что шов еще не зажил, а потому, что лопатка очень тяжелая.

Один из этих людей, красивый и серьезный, вежливо попросил, не глядя на Райсс:

– Товарищи члены партии, поднимите, пожалуйста, руки.

Руки медленно поднялись, в том числе руки нескольких пациентов.

– Предъявите, пожалуйста, партбилеты, – сказал этот человек.

И тут Райсс сказала:

– Это совершенно невозможно. Я выкрала партбилеты своих коллег и сожгла их вместе с моим… С моим собственным, опасаясь, что немцы возьмут Москву.

Тогда этот человек посмотрел на Райсс очень грустно (а на Мухановского совсем не смотрел, и никто, никто не смотрел на Мухановского) и сказал:

– Фрау Райсс, пройдемте с нами.

А потом сказал:

– Всем оставаться на борту.

Ели пряники – больше не оставалось почти ничего. Идти в город не решались. Питьевой воды Сидоров, Малышка и Евстахова набрали в порту, прихватив с собой двух пациентов. Ждали день. Подтянутый человек с кобурой, похожий на хирурга, пришел ночью и принес бумаги, а за ним пришла машина, и в машине были повидло, тушенка, сахар, марля, вата, ципрококсин, папиросы. Синайский назначался исполняющим обязанности главврача, и плыть надо было в Горьковск, но тридцать человек могли сойти на берег и остаться здесь, в Рязанске, и с ними пять человек медперсонала, включая одного врача, и на сборы у них было десять минут, и уже обнимался Копелян с Гольцем и тащил чемодан к сходням, и внезапно бросился жать Копеляну руку Зиганшин, утирая слезы рукавом и ежесекундно матерясь, а потом Синайский начал называть имена пациентов, и в основном это были имена тех, кому приходилось совсем трудно, и назвал двадцать девять, а потом сказал:

– Мухановский, лопаточку не забудьте.

26. Чесать