Имени такого-то

– Вы не на том сосредотачиваетесь, – прошептал Борухов. – Я на этом две недели потерял, я вам анамнез потом расскажу, это сейчас не важно. Если бы не поплыли, я бы никогда с места не сдвинулся, смотрите же!.. Виталик, а куда именно мы плывем?

– Вы же знаете, – сказал Виталик и закатил глаза. – В Кремль.

– А что твой папа делает в Кремле? – спросил Борухов.

– Заботится о каждом из нас, – сказал Виталик.

– А что делает муж твоей мамы? – спросил Борухов.

– Мой папа? – переспросил Виталик. – Вы же знаете, он танкист, он немцев бьет по приказу моего папы.

Синайский сжал себе переносицу.

– Вот, профессор, – улыбаясь, сказал Борухов, – собственно, о чем я хотел с вами побеседовать.

– Виталик, иди делай, что все остальные делают, – сказал Синайский, и как только Виталик убрел прочь, Борухов схватил Синайского за локоть:

– А? А?

– Doppelvaterschaft, – оглянувшись, сказал Синайский очень тихо.

– Что? – не понял Борухов.

– Это потрясающе, – сказал Синайский. – Как по заказу. Вот вам моя общая теория, с которой я хотел предложить вам работать: двуотцовщина. Две отцовских фигуры.

– Мне это надо осмыслить, – сказал Борухов осторожно.

– Вы не можете это осмыслить, вы ничего не знаете, Борухов, уж простите, – прошептал Синайский со вздохом. – С сегодняшнего дня я начинаю читать вам курс психоанализа. После отбоя, на палубе. Я замерзну насмерть, но с дикарем, в глаза не видавшим ничего, кроме трех источников, я работать не могу. Среди великих вещей, созданных сынами Германии – по крайней мере, территориально, – были…

Удар локтем, пришедшийся Синайскому прямо в поясницу, повалил его боком на матрас. Следующий удар пришелся Борухову ногой под больное колено – тот заорал и рухнул, едва успев обернуться.

– …тот еще сучонок… Он придет, найдет… Заревет… И порве-о-о-о-от… – хрипела Речикова.

Тютюнин пытался душить ее левой рукой, но остаток сухаря, с которого давно слетела вобла и который по праву принадлежал Агдавлетову, Речикова не отдавала. Вытянутые до предела пальцы Тютюнина не доставали до огрызка сантиметра два или три; время от времени Тютюнин бил Речикову локтем в бок, и они, слившись в отвратительном полуобъятии, брели по трюму. Уже начал, кряхтя и подвывая, подниматься Борухов, уже бросилась к этим двоим Жукова, пыталась найти себе ход в толпе – и тут маленькие, но слишком большие ботинки принялись лупить зевак по коленям, и острые маленькие локти начали тыкаться в бока, и через несколько секунд Виталик в перекошенных очках уже висел на ноге у Тютюнина и ныл, ныл, ныл невозможным утробным голосом:

– Папа, пусти мамочку! Папочка, ну пусти мамочку! Ну папочка, ну пусти мамочку!..

– Может, лучше бы одноотцовщина, – сказал Борухов, опускаясь обратно на матрас.

22. Орет