Имам Шамиль

— Здоровье неплохое — бог милует. Самочувствие неважное. Какие новости у тебя, Магомед?

— Нет особых. Собираешься уходить?

— На мельницу хотел пойти — к тестю.

— Не ходи, я только что оттуда.

— Что случилось, как он там?

— О случившемся тебе, наверное, известно, чувствует он себя плохо, жар был, бредил ночью, к утру пришел в сознание.

— Вот дурак, неужели из-за того, что я выпил, надо убивать себя… — В голосе Доного чувствовались тревога и волнение.

— Твой сын не дурак. Он молод и горяч, — возразил Магомед.

— Пойдем со мной, я объясню сыну, как все получилось.

— Нет, не пойду и тебе советую повременить.

— Как так, сын он мне или нет?

— Сын-то сын, но видеть тебя он не хочет. Пирбудаг послал меня предупредить, чтобы ты не приходил. Шамиль сказал, что если вы придете туда, он встанет с постели и уйдет навсегда в чужую сторону.

— Да, он это может сделать, — с грустью согласился Доного. Он сел, поджав под себя ноги, печально склонил голову, задумался. — Валлах, я не хотел нарушать клятву, — глянув на Магомеда, начал рассказывать Доного. — Целый год не пил, по-видимому, шайтан попутал. Сам знаешь, живем доходами от виноделия. Урожай винограда был хороший, много надавил, крепкое вино получилось. Потеплело, решил вывезти в Шуру, продать. Там базары хорошие, солдат много, особенно старых отставников, здорово пьют. Приехал, поставил свои кувшины в винном ряду, осмотрелся вокруг, вижу — Мусалов чиркеевский недалеко от меня стоит, тоже торгует. Старый кунак мой, подошел, поздоровались. Оказывается, он раньше меня приехал, продал свое, стал рядом, помог опорожнить мои кувшины. Мусалов немного говорит по-русски. Стал он кричать на весь базар, расхваливая мой чахир[25]. Почти все распродали. Хорошая выручка, хорошее настроение. Собрался было я домой, а Мусалов говорит: «Оставь несколько мерок, зайдем в шашлычную, выпьем, закусим». Хорошо. Вылил я остаток в маленький кувшин, ишаков оставили на привязи. Харчевня на углу — напротив овощных рядов, хозяин-перс вкусные шашлыки готовит, на весь базар запах разносится. — Рассказчик проглотил слюну. — Зашли, сели. Поставил я кувшин на стол, налил кружку Мусалову, свою пустую отодвинул. Кунак говорит: «Ты что же себе не наливаешь?»

«Не пью», — отвечаю.

«С каких это пор?»

«С прошлого года».

«Ты мужчина или нет?» — спрашивает Мусалов.

«Мужчина, но пить не буду, клятву дал сыну, нельзя нарушать, аллахом и Кораном поклялся».

«Сыну, а я думал — мулле, кадию или джамаату[26], — рассмеялся кунак и добавил — Строгий у тебя сын, рано начал управлять тобой».

«Он у меня ученый, — говорю, — шариат соблюдает, крепкие мужские качества имеет».

Кунак мой улыбнулся, ничего не сказал, поднял кружку, выпил.

Захмелев, налил вторую и мою наполнил.

«Пей», — настаивает.

«Не буду».

«Пей, сын не узнает».

«Не могу, поклялся, боюсь аллаха».

«Чепуха, — говорит, — клятву можно нарушить, искупить грех надо, я научу».

«Как?» — спрашиваю.

«Очень просто: выйди на улицу, у дверей нищие стоят, сними все с себя, раздай им».

«И голым остаться?» — спрашиваю.

«Зачем, надень их рвань, они обменяются с большой радостью. За такую милостыню бог все грехи простит».

Я подумал и решил сделать так, как сказал Мусалов. К тому же пить очень хотелось, сам знаешь, шашлык остренький, с лучком, перчиком, с водой не идет.

Вышел, подозвал нескольких старцев. Кому — шапку, кому — черкеску, рубаху, брюки, сапоги. Они в свою очередь набросали мне кучу рвани. Принарядился я таким образом, что даже хозяин-перс заморгал и попятился от меня, а Мусалов смеется, руки потирает. Поднял я кружку, словно струя райского источника потекло вино по сухой глотке, никогда оно не казалось мне таким вкусным. Ну, думаю, напьюсь в последний раз от пуза. Пили-ели, ели-пили, осушили кувшин. Баклажку полную оставили на похмелье, сели на ослов, выехали. Ехали не спеша, с остановками, в пути допили остаток. Мусалов не поехал домой, решил навестить своего родственника в Гимрах. Вот так, в хорошем настроении, приехал я домой.

— Настроение у вас действительно было веселое, — заметил Магомед.

— Ничего не поделаешь, душа иногда просит веселья, не так уж много радостей в нашей жизни, — ответил Доного.

— Нельзя ради собственного удовольствия причинять неприятности близким. Дело могло плохо кончиться, если бы не удержали сына твоего.

— Не думал я, что Шамиль узрит меня на улице в таком виде. Хотел объясниться, как было. Виноват я. Магомед, сходи к нему, расскажи то, что я тебе рассказал, пусть простит, больше слова не нарушу.

— Надо повременить, рука заживет и сам он успокоится, тогда говорить будем.

— От людей стыдно, что скажут гимринцы, если узнают, что сын отрекся от меня. Сходи, пожалуйста, внутри все горит, иначе не выдержу — сам пойду.

— Отец, внутри у тебя от чихира горит, выпей кислого молока, и пройдет, — вмешалась в разговор девочка.

Доного, строго посмотрев на дочь, сказал:

— Уходи отсюда, стыдно лезть девочке в разговор мужчин.

Патимат ушла.

— Сын мой, — вновь обратился к гостю хозяин, — исполни просьбу, пойми мое состояние.

— Хорошо, пойду, попытаюсь уговорить Шамиля. — Магомед поднялся.