Иисус достоин аплодисментов

Подняв, лишь на пару сантиметров прорезанную банку, обмыв ее, обмыв консервный нож, вскрыв банку, выложив капусту на тарелку, взяв из хлебницы хлеб, со стола нож, вилки, две рюмки, водку — под мышку, хлеб, прижав к груди, тарелку на ладони, баклажку за горлышко между пальцами — все сразу — кое-как, Данил донес до зала, выставил, выложил на столик. Сел в кресло.

— А теперь, рассказывай, — сказал он, прямо посмотрев на Сингапура.

— Она здесь все утро уже стоит. Ждет, — в растерянности, глядя куда-то в пол, произнес Сингапур. — Она… на голову — абсолютно. Понимаешь? — он взглянул на Данила. — Абсолютно, — повторил он.

— Ситуация, — согласился Данил. — А чего ей надо-то?

— Скажу — не поверишь. Спасти меня.

— В смысле? — не понял Данил.

— В прямом, — сквозь зубы процедил Сингапур. — Хочет, что бы я продал квартиру, деньги раздал нищим, и пошел за ней, куда глаза ее глядят.

— Не кисло, — удивился Данил. — Ну и… пошли ее… умницу такую. Типа муновцев что ли?

— Похлеще. Она сама — святая… Но ведь искренняя… блин. И действительно — бескорыстная. Хуже не придумаешь — такая до абсолюта все доведет… До Голгофы.

— Скорее до психушки или приемника-распределителя, — без шуток заметил Данил.

— С утра стоит, — точно только сейчас осознав все время, — произнес Сингапур. — Это же она приходила, а еще было темно… Это же… это же часов шесть не больше. А сейчас?

— Сейчас двенадцать — полдень, — уточнил Данил со всей серьезностью.

— Это же получается… шесть часов!

— Шесть часов, — кивнул Данил.

— О-ху-еть, — по слогам заключил Сингапур.

Какое-то время сидели молча, точно переваривая эту… ситуацию.

— А если она вообще не уйдет?

— Сингапур, давай ее… впустим, что ли, хоть покормим.

— Давай, покормим, — кивнул Сингапур, поднялся. — Ты, иди, впусти ее… Нет. Я ее впущу, а ты на кухню; там, в столе, макароны есть, гречка, рис есть. Свари ей что-нибудь. Хорошо? — в крайней растерянности, он посмотрел на Данила.

— Да без вопросов, — пожал плечами Данил.

Решившись, как в кабинет зубного врача, вышел Сингапур на лестничную площадку.

— Иди сюда, — поманил он Галю.

Неуверенно, вошла она в квартиру.

— Данил там сейчас сварит рису или чего там — макаронов… Ты поешь, он провел ее в зал, усадил на диване, — А потом домой… хорошо? Договорились?

Лицо ее было припухшим и крайне изможденным, бессмысленно смотрела она на Сингапура.

— Хорошо? — повторил Сингапур. — Да ты… приляг, поспи, — увидев ее лицо, сказал он, ладонью прикоснувшись к ее плечу. — Ляг, — сказал он, в какой-то даже, жалости.

Что-то прошептав невнятное, она легла, поджав ноги. Сингапур стянул с ног ее сапожки. Галя уже уснула.

— Спит, — сказал Сингапур, когда Данил вернулся из кухни.

— Там макароны, — кивнул Данил, — готовы скоро будут.

— Спит, — развел руками Сингапур.

— Сам тогда поешь?

— Знаешь что? — Сингапур поднялся из кресла, постоял, подумал. — Пошли отсюда.

— В смысле?

— В прямом.

— А… — кивнул Данил на Галю.

— Спит, — пожал Сингапур плечами. — И, слава Богу, — прошептал он. — Я, при ней… Водка не полезет, и вообще, — шептал он, боясь разбудить ее, — лучше где-нибудь в подъезде или в забегаловке, чем… вот здесь.

— А она… как же?..

— А что она? В любом случае, дверь захлопывается, проснется и уйдет.

— А если нет?

— И не говори об этом, — в нетерпении замахал Сингапур, — и думать не хочу. Проснется и уйдет — всё. Пошли. Макароны отключил? — Данил вышел в кухню, отключил макароны. — И отлично, — следуя за ним по пятам, говорил Сингапур, — я сейчас, как страус — голову в песок и… пошли скорее.

— С полотенцем? — кивнул Данил на замотанную руку Сингапура.

Сняв полотенце, бросив его в раковину, замотав руку носовым платком, Сингапур, уже на выходе спросил:

— У тебя, кстати, хоть какие-то деньги еще есть?

— Какие-то есть.

— И достаточно, — заключил он, о-о-очень осторожно захлопывая за собой дверь.

Водку они допили в подъезде соседнего дома, всё это время обсуждая эту ситуацию и предлагая всевозможные варианты ее разрешения.

— А вдруг… проснется, увидит… Она же грозилась картины мои сжечь! — ошалело воскликнул Сингапур.

— Ты не шутишь?

— Какие тут шутки!

— Тогда пошли — пока не поздно!

— Поздно, — сурово остановил его Сингапур. — У тебя, кстати, деньги есть?

— Да, — кивнул Данил.

— Пусть жгёт.

— Да ты чего?

— А… все равно, — махнул он. — Будь что будет. Пусть жгёт, — он вдруг насупился, слезы выступили, покраснев, он пробурчал, сглотнув; — Раз так — пусть всё жгёт. Всё. Дрянь я художник. Пусть…

— Перестань, — устыдил его Данил.

— Нет — я дрянь, дрянь — художник. И картины мои дрянь, и… пошли в какую-нибудь забегаловку, где из старого магнитофона поет какой-нибудь Наговицкий, а за буфетом стоит усталая тетя Зина, продает, разбавленную водой водку и прокисший оливье, где за столиками сидят мужики, пьют эту водку, закусывают оливье, слушают Ноговицкого и… Пошли, Данилка… потоскуем.

— Пошли, — обняв его, растроганно согласился Данил, — потоскуем.

Они подходили к забегаловке; возле входа, уперевшись рукой в стену, нетвердо стояла старуха, казалось, она была пьяненькая и плакала. Двое суровых мужиков утешали ее.