Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что в конечном итоге именно я удержала нас обоих от этого сомнительного шага. Ты, твое мнение было только предлогом. Да, на бумаге это выглядит ужасно (да и сказанное вслух не лучше), и все-таки я довольно быстро поняла, что хочу не просто ребенка, а
Я знаю, что бюро проверило наши рекомендации: и Джулс, и Эди позвонили мне, чтобы пожелать удачи. От твоей сестры не было ни слуху ни духу; мне, во всяком случае, она не звонила. Может, она позвонила тебе, Фрэнк? Но – нет, мое предательство было слишком серьезным, и ты, я думаю, все же сказал бы мне хоть несколько слов. Или –
Надеюсь, сейчас ты рассердился, а не расстроился. Рассердить тебя всегда было нелегко – злился ты редко и как бы нехотя. Твоей первой реакцией всегда было огорчение, а это гораздо, гораздо хуже! Твой расстроенный вид действовал на меня сильнее, чем если бы ты орал или стучал кулаком по столу. Я не хотела сделать тебе больно, Фрэнк, поверь! Я просто пыталась объяснить, что значила для меня бездетность. Это было не мелкое неудобство, не чувство собственной неполноценности, не банальное желание знать, что кто-то когда-то принесет цветы на нашу могилу, а все это вместе. Все вместе и еще чуть-чуть сверху. Ребенок… Я была настолько полна мечтами о нем, что ничто другое в меня уже не помещалось.
Можешь ли ты меня понять, Фрэнк? Постарайся, пожалуйста, потому что это поможет тебе разобраться в том, что произошло потом.
4
За последние полгода у Фрэнка было много возможностей наблюдать за ходом времени, так что в конце концов он пришел к мысли, что оно скользит неслышно и незаметно, как черная кошка темной ночью. Дни рождения. Годовщины. Рождество. Другие праздники, во многом искусственные, выдуманные, нужные только «Холмарку» [23], за которыми Фрэнку никак не удавалось уследить. Незаметно кончался год, начинался другой – и снова по кругу.
И вот теперь он вынужден был вспоминать то, что было когда-то, что пролетело, просочилось сквозь пальцы вместе с давно прошедшими годами. Фрэнк знал, что он – далеко не самый наблюдательный из мужчин, да и его способность догадываться, чувствовать тоже оставляла желать лучшего. Бывало, Мэгги покупала новое платье и дефилировала в нем вверх и вниз по лестнице, ожидая, пока он заметит обнову. «Ты купила себе что-то новенькое? Тебе идет!» – говорил он после ее многократного многозначительного покашливания. Впрочем, платьем больше, платьем меньше – какая разница? – но
Поднявшись с кровати, Фрэнк подошел к распахнутому окну. В доме, стоявшем чуть наискосок и напротив, забыли задвинуть шторы, и он разглядел на верхней площадке лестницы мужчину в растянутой футболке и клетчатых пижамных брюках, который пытался успокоить младенца, но тот все визжал и извивался у него в руках словно червяк, которого насаживают на крючок. Лицо мужчины выглядело усталым, но его упорство и терпение казались поразительными. На что мы готовы ради собственной плоти и крови? На все.
Усыновление – это, конечно, совсем другое. Как бы он относился к приемному сыну или дочери? Да так же, как он относился к Элли. Фрэнку, во всяком случае, хотелось в это верить.
А вот интересно было бы знать, снова спросил он себя, как повернулся бы разговор, если бы тогда Мэгги хватило смелости показать ему брошюры бюро усыновления вместо того, чтобы отправить их в мусорную корзину? Фрэнку нравилось думать, что его реакция была бы доброжелательной, быть может, он даже сумел бы выразить какой-никакой энтузиазм, но… Как бы он чувствовал себя
Электронные часы у него на запястье тихонько пискнули. Три часа ночи. Чего бы он только ни отдал за возможность начать с чистого листа! Впрочем, на самом деле Фрэнк мечтал сейчас только об одном – о том, чтобы снова оказаться в палате Мэгги. Как только ему разрешат вернуться, он расскажет ей все без виляния, без утайки – расскажет, почему он замолчал. Но потом?.. Что будет потом, Фрэнк не знал – в его плане никакой второй части не было.
Что их ждет? Откровенно говоря, Фрэнк не был уверен, что
И он перевернул страницу.