Игра в молчанку

На третьем курсе она приехала домой в конце первого семестра – незадолго до того, как вовсе бросила учебу. Мы не видели ее с лета, да и тогда Элли приехала всего на одну ночь. Я строила грандиозные планы, надеясь, что мы сумеем в полной мере компенсировать долгую разлуку, но она вела себя так, словно жила в гостинице, предоставляющей номер с завтраком – да и к завтраку-то она едва прикасалась. Всего через несколько дней мне уже захотелось сделать что-то, чтобы убедить себя: у меня действительно есть дочь, и этот ее приезд мне не снится. Я даже достала из буфета наш старый фотоальбом и несколько часов перебирала карточки с еще совсем юной Элинор, сделанные задолго до того, как все полетело кувырком. Особенно долго я рассматривала снимки, на которых она улыбалась. Вот Элли на летнем празднике выуживает из бассейна «счастливую» утку [27], а вот ты, держа нашу девочку под мышки, раскручиваешь ее как пропеллер, и она смеется, смеется, смеется, широко раскинув ноги в полосатых чулочках. Куда она девалась, та Элли? В какую даль ушла?.. Ужасно жаль, что не существует телефона доверия для родителей, которые перестали узнавать собственных детей.

Я рассматривала фотографии, гладила рукой каждую драгоценную, дорогую мне улыбку и жалела, что не берегла их раньше. Мне не хватало ее смеха, ее любопытства, ее света, который озарял каждую комнату, куда она входила. Мне не хватало ее, хотя она и сидела сейчас у себя в спальне в нескольких ярдах над моей головой.

Но она не сидела в спальне. Неожиданно войдя в гостиную, Элинор застала меня, так сказать, на месте преступления.

– Можно мне посмотреть?

Но я так растерялась, что не могла вымолвить ни слова.

– В таком случае не буду мешать…

– Нет, нет, конечно, смотри!.. – Я подвинулась к краю дивана, давая ей место. Некоторое время Элинор молча листала альбом, потом спросила:

– А какая фотография твоя самая любимая?

– Фотография?

– Да.

– Трудно сказать сразу, их так много… – Я перевернула альбом на несколько страниц назад, прозрачные пластиковые карманы шуршали под моими пальцами и укладывались друг на друга.

– Вот эта, – сказала я какое-то время спустя.

На этой фотографии ты и Элинор были сняты за кухонным столом. Судя по надписи на обороте, на снимке был запечатлен десятый день рождения Элли, но даже если бы этой надписи не было, догадаться было несложно, потому что на столе стоял ее любимый торт с бананом и карамелью с воткнутой в него единственной свечой. Должно быть, вас что-то рассмешило, потому что вы оба, согнувшись от хохота, склонились над тортом, почти соприкасаясь лбами. Глаза у вас обоих были закрыты, рты растянулись в широких улыбках, лица излучали веселье и ничем не омраченную радость.

– А тебе? Какие фотографии нравятся тебе? – осмелилась спросить я.

Элли немного помедлила, потом потянулась к альбому, и я почувствовала, как во мне зажегся робкий огонек надежды. Робкий, обманчивый, слабый.

Именно тогда я и заметила это – красный след от укола в самой середине ее запястья.

Элинор перехватила мой взгляд и сразу все поняла. Еще мгновение, и она отдернула руку, пряча запястье в рукаве и разрывая едва установившуюся между нами связь. Почти сразу она попыталась уйти, но я успела схватить ее за руку. На мгновение мне показалось, что даже сквозь ткань я нащупала грубый, словно от укола шилом, шрам, но, быть может, мне это просто показалось.

– Элинор!..

– Пусти!

– Сначала объясни мне, что это такое?!

– Что тут объяснять, мама?

– Но… что ты с собой сделала? – прошептала я.

Должно быть, именно в этот момент я заплакала. Я так думаю, потому что Элинор перестала вырываться.

– Я не хотела сделать тебе больно, мам. Ты мне веришь?

Я глубоко вздохнула, почувствовала исходящий от нее запах шампуня – и расплакалась еще сильнее. Элли всегда любила шампунь с запахом яблок. Совсем как ты, Фрэнк.

– Не надо, мам! Пожалуйста, не плачь!

Я пыталась что-то сказать, но только что-то лепетала и всхлипывала, лепетала и всхлипывала. Элинор придвинулась ближе и, наклонившись, поцеловала меня в лоб. Когда она успела так вырасти? Как она сумела поменяться со мной ролями, превратить меня в нуждающегося в утешении ребенка?

– Позволь нам тебе помочь! – взмолилась я, хватая ее за складку свитера.

Я все-таки перегнула палку, и она, молча вырвав у меня свитер, ушла к себе в комнату. А минут через десять, пока я сидела в туалете, сжимая голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, Элинор протащила по лестнице свою дорожную сумку и покинула наш дом. Я не успела с ней даже попрощаться.

Когда Элли была маленькой, мы могли исцелить все, что угодно: синяки, ссадины, обиды и разочарования. Не было такой беды, с которой нам было не под силу справиться. Но вот она стала взрослой, – если не по разуму, то по физическому развитию, – и я уже ничем не могла ей помочь. Именно это она хотела мне сказать, когда вырвалась из моих объятий, ведь так? А знаешь, что было хуже всего, Фрэнк? Я хотела только одного – сделать так, чтобы у нее все снова было хорошо, и не смогла. Не сумела.

Я подвела ее, Фрэнк.