Игра в игру

Возможно, повторюсь, проблема заключалась вовсе и не в любви. Это был один из первых звоночков: силы жизни убывали, и это свято место заполняло противное, леденящее (но свежее, набирающее мощь!) дыхание смерти.

В тот момент, когда я понял это, я даже постарался вызвать приступ ревности, ощутить в себе всплеск жизненных сил. Побыть молодым.

Но ревность, капризная, как и любовь, уже ушла.

И это вдвойне огорчило меня…

Глава 11. Любовь?

Правда, ненадолго.

Однажды я, стремясь домой с авоськой персиков, увидел на проспекте парочку (бессознательно я все время, как Одиссей, стремился домой, к своей Машеньке). Как я выхватил из толпы прохожих именно эту парочку – уму непостижимо. Еще не осознавая, что произошло, я почувствовал во рту кровянистый привкус катастрофы. Это была Маша со своим бывшим, кажется, Платоном, большим негодяем, если мне не изменяет память. Он изводил Машу мольбами, пытался ее шантажировать, имитировал самоубийство, даже предлагал изнасиловать ее – и вот теперь как ни в чем ни бывало они прохаживались по проспекту. Загадочная женская душа?

Или прозорливая мужская?

Тут не сам факт совместной прогулки жестоко уязвил меня. Темп движения, беззаботная болтовня, частый смех… Они двигались с удовольствием и со вкусом. Я словно приклеенный следовал за ними, и не было на свете таких сил, которые заставили бы меня одуматься и оставить мою подленькую затею. Да, подлую, к чему таить. Примите исповедь мою. В один миг вирус ревности спровоцировал рецидив. Ревность – это болезнь навсегда. Точка.

Зная Машу, я читал все ее бессознательные движения, которые были знаками симпатии. Ее излюбленный жест: взять мою руку, как бы от избытка чувств (еще и промурлыкать что-нибудь при этом), и погладить легкими-легкими касаниями. В такие мгновения у меня мутился рассудок. По своей интимности эта ласка не уступала полунощным постельным сценам.

То же самое она проделывала с рукой Платона. Возьмет под руку, прижмется – и на секунду отпрянет, находясь, однако, в пределах досягаемости. Я знаю эту ее манеру льнуть ко мне, прямо таки намазываться на меня. Я никогда не предполагал, что она льнет так к мужчине, думал, что только ко мне.

Смотреть на них было подлинной мукой. Вновь отточенной словесной формулировкой моему мысленному взору предстала замшелая в веках прохладная мудрость древних: Injuriam aures, quam oculi facilius ferunt. Несправедливость легче переносят уши, чем глаза. Можно подумать, что эти древние знали все, и тебе остается только идти вслед за ними. Если вернусь домой, выброшу словарь к чертовой бабушке. В форточку. Полетит он у меня нетопырем.

Подойти и на улице устроить «выяснение отношений»? Но что выяснять? Я почти уверен был, что наткнусь на твердый и ясный взгляд голубых глаз Маши, делающий меня серийным идиотом.

Я решил обогнать их и пойти им навстречу: наткнуться на них «случайно». «Здравствуйте! Какая неожиданность! Приятная, надо сказать. Иду домой – и встречаю свою жену. Ты со мной, дорогая?»

С бьющимся сердцем я втиснулся в подоспевший автобус и проехал остановку. Сошел и двинулся им навстречу. Я уже дошел до того места, где расстался с их спинами – они как сквозь землю провалились. С их прогулочным темпом они не могли далеко уйти. Я кинулся в погоню. Единственное место, куда они могли свернуть, был солидный арочный проход (кстати, вот они, следы античного влияния) во внутренний дворик. Опасаясь нарваться на худшее (он целует ее, рука на бедре, а глаза ее, как со мной, закрыты), я ринулся во дворик. Пусто. Ничего не соображая, я выскочил на проспект и припустил в том направлении, в котором они шли: а вдруг им пришло в голову бежать и они запросто обогнали автобус?

Промчавшись пару километров, я остановился, чтобы посмотреть правде в глаза. Сердце стучало. Пот катил градом. Банальная симптоматика пожилого. Видимо, здоровье уже не то. И я не нашел в себе мужества, чтобы посмотреть правде в глаза. Ее персики в чужих ладонях – это было буквально выше моих сил.

Маша вернулась домой в беззаботном расположении духа и, к моему удивлению, не слишком задержалась.

– Персики! М-м-м! – замурлыкала она.

Притворяться казалось мне унизительным, обнаружить свою слабость – тем более; я просто молчал.

– Что случилось? – ее глаза мгновенно нырнули в бездну моих зрачков и схватили самую суть. Может ведь, когда захочет.

– Где ты была, Маша?

Вопрос прозвучал тысячелетиями отрепетированной репликой. Весь мир театр. Ловко подмечено, Петроний. Браво! Bis! Боже мой, сколько раз одураченные седые мужья задавали его своим прелестным женам, желая, чтобы им соврали поубедительнее. Тут даже сама попытка сохранить достоинство выглядит унизительной. Не думал я, что и меня не обминет чаша сия. Что-что, но уж эта пошлятина – увольте. И вот как раз я сделался одним из героев классического эпизода. «Не позорь мои седины, дорогая!» Тьфу!

– Я прошлась по городу.