Игра на повышение

Йоханайну опять капитально не везло, выложенная последней пятёрка никак не вязалась с его королём и тройкой, как ни крути, а единственное, чем он мог похвастаться, была старшая карта, которую без труда мог переплюнуть Рансхофен. Ривер4! Только он и мог спасти Грабиса и названные им два города, десять тысяч жизней зависели от одной единственной карты, потому что Рансхофен был двинутым, но рассчитывать на то, что он внезапно сбросит карты, не приходилось.

– Пропускаю. – На этот раз он решил обойтись без постукивания по столу, уж очень оно напоминало звук, с которым неподвижный человек нажимал на клавиши, а он, в свою очередь, ассоциировался с вещами ещё более неприятными.

Диктатор, наоборот, счёл своим долгом приложиться костяшками к столешнице, он испытал истинное удовольствие, от того, как Грабис испуганно вздрогнул и посмотрел себе за спину.

– Я тоже пропускаю. Посмотрим, что же принесёт нам последняя карта. – Он сделал особый акцент на этих словах, заранее не ожидая ничего хорошего.

Пока Гершель степенно выкладывал перед собой последнюю карту, Рансхофен посмотрел налево и заметил сильно побледневшее лицо Джабара. Он напоминал ныряльщика, которому не хватало всего нескольких мгновений, чтобы добраться до поверхности, он походил на пловца, резко превратившегося в утопленника. Ногти левой руки скребли столешницу… Всё это занимало Рансхофена на протяжении двух секунд. По истечении которых он вернулся к игре. Плачевное состояние одного из Президентов не вызвало у него никаких подозрений.

Как и следовало ожидать, дама червей, появившаяся из-под пальцев Гершеля, оказалась совершенно бесполезной. Итак, после открытия всех карт Рансхофен обладал только парой. Судьба красивого города Саарбрюкке зависела от того, чем располагал Грабис и как он этим воспользуется…

А воспользоваться этим он так и не смог, ни одна комбинация, ни одна карта не поддерживали его в этом раунде, Йоханайн мог сказать только: «Пропускаю», и покориться дальнейшему течению событийности.

– Пропускаю. – Гершель, видевший его карты, понимал, что этим простым словом Грабис подписывает приговор десяти тысячам.

Рансхофен знал, что у паршивого пана пусто, но врождённая педантичность и последовательность не позволили ему сыграть на повышение. Это можно было сравнить с рыбалкой, никогда не следовало тянуть слишком резко и пытаться за раз вытащить всю рыбу целиком. В таких делах нужно было проявить терпение, в большинстве случаев оно было действеннее спешности.

– Пропускаю. – Рансхофен постарался занять спокойное положение, хотя ни за что в жизни не поверил бы, что ёрзает на стуле или дрожит всем телом в предвкушении очередного выигрыша. Себя он позиционировал как сдержанного человека, владеющего и телом, и эмоциями. – Вскрываем карты.

Он ловко перевернул свои, упёр два указательных пальца в девятки и гордо объявил:

– Пара девяток!

Напоследок Йоханайн посмотрел на свои карты, нехотя выложил на стол рубашкой вниз, и промолчал. Он опять корил себя за то, что не сыграл карты в самый первый кон, он всё больше убеждал себя в том, что если бы тогда соизволил взглянуть на собственные карты, если бы посмотрел на них хотя бы одним глазком, то вся игра пошла бы совершенно иным образом. Неужели небеса решили наказать его чрезмерную гордыню? Наглядно продемонстрировать, к чему приводит один из семи грехов! Если и так, то ему срочно нужно было замолить свой поступок. Вот только он не знал ни единой молитвы.

– Как, как вы сказали? Мне показалось, что вы назвали Огре и Цесис… Не так ли? – Рансхофен издевался в открытую, и это было правильно. Это было именно то, что заслужил Грабис за свою непомерную уверенность и безоглядную гордость, все божественные сущности воплотились в маленьком, корявом и неприятном человечке и карали плохого игрока и ещё более худшего Президента. А ведь Жители Цесиса поддержали его, когда он выдвинулся на второй срок.

Внезапно перед ним всё поплыло, а глаза наполнились солью.

***

Белу-Оризонти, Гаурульюс стали всего лишь словами, памятью, пустым местом на карте. По своей истории и значимости они не могли равняться с Римом, даже в те времена, когда он начал своё падение, им было далеко до Константинополя и совершенно невозможно тягаться с Троей. Они не породили великих мыслителей, выдающихся представителей дипломатической ветви, врачей-чудотворцев. Из их лона не вышли архитекторы, замыслы которых жили веками; спортсмены, заставлявшие целые стадионы вскакивать в едином порыве; музыканты, одной единственной песней прорезывающие души до самой сердцевины…

Из их довольно обычных домов каждый день на работу выходили учителя, грузчики, водители, продавцы… Алмейда, Сантосы, Абреу, Гильермо сливались в муравейники собственных городов и изо дня в день проживали отпущенное время, даже не представляя, насколько мало его осталось.

Их отцы и отцы их отцов ещё застали беспрестанные войны, раздирающие страну, распыляющие пышущих жизненной энергией человек. Они были знакомы с понятием "тяжёлые времена", но и подумать не могли, что они ещё не закончились, как минимум для них.