Естественно, они и подумать не могли, что именно по ним придётся удар. Президентский совет зачитал условия партии Рансхофена, начались волнения, каждый надеялся, что его минёт сия чаша, но кому-то она всё равно должна была достаться.
Они наблюдали за игрой всеми семьями, собравшись возле экранов и позабыв все остальные дела. Конечно, были и те, которые решили бежать, но к тому моменту все границы остались на замке, а любой город мог превратиться в эпицентр массового уничтожения. Люди метались как крысы, некоторые старались пробраться в столицу, понимая, что её Джабар назовёт последней, иные предпочитали сидеть на месте и ждать.
Когда по ту сторону телевидения прозвучало название Белу-Оризонти, а затем и Гаурульюс, у большинства отлегло от сердца. Большинству было одновременно легко и стыдно, складывалось впечатление, что они просто вытолкали перед собой самых слабых во имя собственного избавления. Они не хотели думать о тамошних жителях, но в тоже самое время были им благодарны, они ненавидели своего Президента, обрёкшего на смерть десять тысяч человек, но одновременно обожали его за то, что его губы произнесли именно эти названия.
Подобно библейским Содому и Гоморре Белу-Оризонти и Гаурульюс были уничтожены карой, пришедшей с неба. Их последние мгновения приближались вместе с нарастающим свистом, несущимся в белой оболочке. Десять тысяч человек было теперь просто вычеркнуто.
Даугавпилс, Екабпилс, Огре, Цесис – тоже потеряли свой цветущий вид. Никакими методами невозможно определить, какая часть населения погибла именно от взрыва, и какова доля тех, кто отчаялся и наложил на себя руки. Фугасное оружие смело всё на своём пути, был ли вообще смысл искать что-то среди искорёженных обломков некогда массивных сооружений? Избыточное давление изо всех сил рвалось разойтись широкими кругами и расчистить простор до самого горизонта. Дома принимали удар стенами, сплющивались, как консервные банки под тяжёлым каблуком, разрывались на части, как огромные и бессильные паруса, единомоментно складывались вовнутрь и тащили за собой крыши, этажи и лестничные пролёты.
Даугавпилс славился своими уютными домиками с крутыми крышами, покрытыми красной черепицей. Вся черепица обратилась в пыль, когда до неё добралась волна, движущаяся с небывалым ускорением.
Жители Екабпилса слыли неплохими садоводами по всей стране и ежегодно проводили четыре сезонных выставки. Очередное торжество было запланировано на следующую неделю, Центральный парк украсился цветами и стелящимися по ограде растениями, дорожки выглядели более ухоженными, по деревьям развешивали ленты. Ракета ударилась о землю чуть в стороне от искусственного водоёма, устроенного на краю Центрального парка. Ещё до того, как улеглась дрожь земли все цветы прекратили своё существование. Они просто испарились.
Огре и Цесис (не зря ведь Грабис назвал их практически одновременно) считались городами-близнецами, их разделяла небольшая и вялотекущая речка, через которую было перекинуто несколько мостов. Население Цесиса могло наблюдать за исчезновением города на противоположном берегу, хотя им самим оставалось меньше полуминуты. Стоящие на берегу без труда могли разглядеть два инверсионных следа, появившихся из-за горизонта и прочертивших небосвод, однако это было последним, что им удавалось заметить. Несколько нежелавших сдаваться просто так бросались в речку и старались занырнуть как можно глубже. Скорее всего, нахождение в мгновенно закипающей воде только продлевало их агонию.
Жители центральных районов предпочитали выходить из своих домов и смотреть на небо. Несмотря на убеждения синоптиков и обещание хорошей погоды, они ожидали дождя.
Через некоторое время с неба действительно посыпался дождь, состоящий всего из одной стальной капли.
Сахнин, Ришон-ле-Цион, Реховот стали пеплом. В радиусе нескольких десятков километров от них не осталось ни единого дорожного знака, ни единого указателя, отмечающего положение города.
Камень, бетон, дерево, металл – всё обратилось в огромные кучи бесцветного вещества, лишённого каких бы то ни было свойств. Единственное, что могла серая пыль – это напоминать о недавнем прошлом, да ещё издавать неприятный шум под действием потрёпанного ветра.
Неудивительно, что даже ветер стал здесь совершенно другим, помимо того, что человек вынудил его двигаться в совершенно незнакомом направлении, так теперь он ещё нёс в себе мельчайшие частички глобального несчастия, перетаскивая с места на место траурную атмосферу больших разрушений и ненужных жертв.
Даже солнце отвернулось от печального и угнетающего вида развалин, оно еле пробивалось сквозь толщу пылевых облаков, слабо просвечивая из зенита, видимо не желая касаться тёплыми лучами выжженной пустоши.
Десять городов сменились братскими могилами, некогда оживлённые места и шумные улочки уступили место тишине и покою. Но тишина эта была не той тишиной, которую приятно вкушать, а покой граничил с комой, из которой уже не было шансов выйти.