Йерве из Асседо

– Склерозом не страдаю, – ответил Тенгиз, растягивая и завязывая горло зеленого шарика, – но печь ежей, к сожалению, не умею. Бабушка не научила. Разворачивай.

Я принялась осторожно распаковывать обертку.

– Не церемонься и рви, – сказал Тенгиз. – Это хорошая примета.

Я послушалась. Под оберткой обнаружилась ужасно красивая толстая тетрадь в кожаном переплете и набор ручек “Пилот”, которые я никогда не могла себе позволить из-за цены. В груди у меня сделалось тепло, и захотелось Тенгиза обнять, но я не знала, как к нему подступиться, и вообще не знала, можно ли ему такое предлагать. В отличие от Фридочки, он к нам почти никогда не прикасался, а мне лишь однажды приложил указательный палец ко лбу, но теперь я даже не была уверена, действительно ли такое происходило или я это придумала.

Тенгиз пристально на меня посмотрел, я отвела глаза. Он похлопал меня по плечу. Потом взялся за еще один шарик. Я ощутила странное разочарование, и в груди похолодело.

Чтобы чем-то себя занять, я перевернула открытку, но на ней ничего не было написано, кроме отпечатанного на открыточной фабрике “Мазаль тов!”. Тут я опять немного разочаровалась, потому что, если уж на то пошло, ожидала от Тенгиза, который так хорошо меня знал, личных письменных слов.

Тенгиз был бесконечно близким мне человеком, но мне почему-то иногда казалось, что бесконечно далеким. Наверное, потому что, в свою очередь, мне казалось, что о близости нужно постоянно говорить или какими-то красивыми жестами ее проявлять, – скорее всего, мне это Маша внушила, прежде я сама так не думала, – ас Тенгизом мне такое редко удавалось, только когда само собой вырывалось. Но сейчас почему-то не вырвалось.

– Извини, – сказал Тенгиз странным тоном.

– За что?!

Неужели он опять прочел мои мысли?

– За шары, например. Ты же их не любишь из-за Первомая. Но это такая традиция. Каждый день рождения украшается шарами, значит, и твой тоже.

Я совершенно забыла о том, что когда-то не любила шары. Сейчас я их очень любила, души в них не чаяла, я была от шаров без ума.

– Можно я тебе помогу надувать? – спросила я.

– Нет, конечно, ты с ума сошла? С каких это пор именинники сами себе готовят день рождения? Иди в комнату, прими душ, разукрасься и красиво оденься. И пожалуйста, не в бочку.

С ума я не сошла, наоборот, у нормальных людей именинники всегда сами себе организовывали дни рождения – готовили еду, убирали дом, приглашали гостей. Это только в Деревне мы жили на всем готовом. Но я не стала Тенгизу перечить, снова сказала “спасибо”, взяла подарки и удалилась в комнату.

Я умылась, причесалась и оделась. Не в бочку. Я надела платье. Чуть ли не впервые в жизни. Это платье мне подарила Михаль, когда я гостила у тети Жени во время бесконечных пасхальных каникул, потому что Михаль оно не нравилось, а мне приглянулось.

Михаль перебирала свой бездонный гардероб и извлекла оттуда обалденный вязаный серый балахон с широкими рукавами, покроем очень похожий на нечто средневековое, причем с неотрезанной биркой. Двоюродная сестра сказала, что “это” ей привезла бабушка из Парижа, но что у бабушки ужасный вкус и она никогда в жизни “такого” не наденет. Я с радостью усыновила средневековое нечто, окрестила его “сюр-котой”, но только теперь мне представился случай в ней покрасоваться.

– К этому нужны сапоги или ботинки, а не кроссовки, – с порога заявила Алена, критически меня рассматривая. – Одолжить тебе мои мартенсы?

Я и в страшных снах вообразить себе не могла, что соглашусь обуться в эти всеми любимые кирзачи, но человек никогда не может знать наперед, чего от себя ожидать. Алена оказалась права: уродливые ботинки очень гармонировали с моей новой великолепной сюркотой, а я – со средневековым прикидом. Во всяком случае, так казалось мне. Впрочем, Натан Давидович тоже одобрил и сказал, что наконец сможет залезть мне под юбку, а это не было двусмысленностью, – просто я всегда носила штаны.

Мы пошли в Клуб праздновать, и день рождения удался на славу. Мы ели Фридочкин фирменный торт, пили виноградный сок, который каждый праздник нам подсовывали вместо шампанского, слушали музыку, меня все поздравляли, вручали самодельные открытки, а в качестве подарка от всей группы я получила дорогущий черный CD-плеер. Что с ним делать, я себе не представляла, потому что диск для такого плеера стоил примерно половину стипендии, и лучше бы они подарили мне нормальный кассетник, но все равно обрадовалась, смутилась и всех поблагодарила. Потом были речи и тосты, и все говорили, какая я распрекрасная, чудесная и удивительная, а я им верила.

Если бы в сентябре мне сообщили, что в мае эти люди будут считать меня удивительной, чудесной и распрекрасной и что я им поверю, я бы рассмеялась в лицо тому, кто мне такое напророчил. Но все меняется, а в Израиле все меняется так быстро и стремительно, что даже глазом моргнуть не успеешь.