Йерве из Асседо

– Ты совсем больная, – сказала она, отдышавшись. – Ты настолько нездорова, что тебе целая армия психологов не поможет. Только таблетки. Однозначно. Лошадиными дозами.

– Может быть, – не стала я спорить. – Но ты все равно намного красивее меня. Ты похожа на Уму Турман.

– На кого?

– Это такая голливудская актриса, которая похожа на Кристину Орбакайте.

– Актриса, о которой никто никогда ничего не слышал, кроме тебя. Спасибо за комплимент.

– Она скоро станет очень популярной, попомни мои слова, – с продвинутым видом сказала я. – И все тебя будут с ней сравнивать. Вот увидишь. Честное слово.

Алена с деланым пренебрежением пожала плечами, но я знала, что ей приятно. Потом она спросила:

– С каких это пор тебя волнует твой внешний вид?

– С некоторых, – ответила я. – Но мы же не обо мне говорим. Я думаю, ты сильно переживаешь из-за Курта. Самоубиться в двадцать семь лет – это кощунственно. Это огромная потеря для рока.

– Откуда ты знаешь? – изумилась Алена.

– Откуда я знаю – что?

– Про двадцать семь лет. Я думала, ты не слушала то, что я тебе о нем рассказывала, и витала в своих облаках.

В какой-то мере Алена была права, но я немного покривила душой и сказала:

– Наверное, кое-что я все же расслышала.

– Вместе с Куртом умер рок, – вздохнула Алена с непередаваемым трагизмом.

Я тоже вздохнула:

– У тебя траур. Нужно это отметить.

– Ты прикалываешься? – спросила Алена. – Как отмечают траур?

– Принеси какую-нибудь кассету “Нирваны”.

Алена сперва собралась сопротивляться, но потом все же поддалась соблазну и пошла в комнату. Тем временем я поковырялась в кухонном ящике, нашла две субботние свечи и вынесла на террасу батарейный двухкассетник. Алена протянула мне кассету, и я вставила ее в ячейку.

– Теперь нужно сесть на пол. – Я подала пример.

– Зачем на пол?

– Так евреи отмечают траур, госпожа Зимельсон, – сидя на полу.

– Как скажешь. – Алена тоже уселась на пол.

Сумерки сгущались. Я зажгла две свечки и прикрепила их на полу между нами. Потом нажала на “плей”. Под не очень ладные звуки гитар и ударных молодой человек страдальческим голосом неразборчиво, гнусаво и заунывно пел. Вначале еще было ничего, но потом гитары стали громче и голос – тоже, почти срываясь на крики, а это было труднопереносимо для моего слуха.

Но Алена выглядела настолько задумчивой, грустной и одновременно просветленной, что я предположила: вероятно, в этом Курте что-то есть, просто мне этого не дано понять. Как Алене не дано было понять, почему я до умопомрачения восторгалась фразой “залатаю золотыми я заплатами”.

Просто мы были ничуть не похожими, ни капельки, так что сравнивать нас было бессмысленно. И я перестала сравнивать.

– Можно сигарету? – попросила я.

– А? – вскинулась Алена, выдранная из ее личных грез. – Серьезно?

– Да. А что такого? Интересно же попробовать. Вдруг мне понравится.

Алена улыбнулась и протянула мне мятую зеленую пачку, на которой на иврите было написано “Ноблес” с одной “с”.

Она щелкнула спичкой, раскурила сигарету, протянула мне и сказала:

– Только не бери сразу в легкие.

Но было поздно – я уже затянулась. И даже не закашлялась. Все вокруг моментально поплыло, и тело у меня расплавилось и сделалось как из воска, и Курт сразу стал восприниматься намного лучше.

– Блин, – я сделала еще одну затяжку, – классно. Офигительно!

– Ты многое в жизни пропустила, – обрадовалась Алена.

Больше я ничего не слышала, только нервные гитары и неладный, ленивый голос человека, с какого-то перепугу решившего оборвать жизнь в двадцать семь лет. Почему его не отправили к психиатру? Может, ему следовало попить таблеток? Может, всем стоило? Как можно хотеть умереть, когда все вокруг цветет, благоухает, вся жизнь впереди и все тебя обожают, включая Алену? До меня это не доходило. А дальше я вообще перестала думать и уплыла в невесомость, покачиваясь на волнах нирваны.

А потом сигарета, к большому моему сожалению, дотлела, подошел Юра Шульц и спросил, что это мы делаем. Алена сказала, что мы отмечаем траур по Курту Кобейну, а Юра сказал, что это достойное занятие и можно ли ему тоже присоединиться к трауру. Мы согласились, только пусть он тоже зажжет свечку. Юра принес свечку, зажег и сел на пол. Затем и Натан пришел, сел чуть поодаль, будто меня боялся или избегал, или и то и другое, а может быть, даже что-нибудь третье, только в тот момент меня это не заботило, потому что в голове было пусто и невесомо. А потом приблизились Берта и Соня, похихикали, но быстро поняли, что момент для хихиканья не подходящий, и тоже принесли свечки и тоже сели на пол.

И в скором временин вся группа каким-то образом очутилась на полу, и каким-то образом посередине круга горели двадцать свечей, и все медленно раскачивались и обнимались. Даже Миша из Чебоксар, который слушал исключительно группу “Любэ”, положил голову на плечо Аннабелле, а она его не отогнала и не послала, что вообще было из ряда вон выходящим событием.