Йерве из Асседо

Мы поехали на такси обратно в сторону центра. Водитель оказался не педофилом, а нашим общим дедом Ильей, который вызвался нас подвезти, потому что у него якобы была заказанная поездка в Гило и ему по пути. Я ему не поверила, а Михаль потребовала, чтобы он нас забрал ровно в двенадцать.

Иерусалимская Синематека мне очень понравилась, тем более что рядом с ней обнаружился памятник. То есть не совсем, конечно, памятник, а символический монумент, посвященный миру. Каменная стела, к подножию которой были припаяны ржавые бронзовые штуковины – колеса, нечто вроде плуга и старое оружие. Я прочитала надпись на иврите, но не поняла ее. Дед Илья, который решил нас проводить до самого входа в Синематеку, несмотря на протесты Михаль, объяснил, что на монументе написан стих из Библии: “Перекуем мечи на орала”.

Между оралами и Синематекой пролегала Геенна Огненная, а над ней был мост. Геенна оказалась лощиной в Иерусалимских горах. Во времена Библии там сжигали младенцев, греховно поклоняясь языческим божествам, за что Всевышний разрушил Храм, смешал Иерусалим с землей и выгнал всех евреев в диаспору, а теперь там проходили рок- и поп-концерты.

В широком дворе Синематеки была уйма народу, все до невозможности прилично одетые, культурные, причесанные и на обычных израильтян мало похожие, так что я сразу поняла, что это были ашкеназы, которые жили в Рехавии, Катамоне, Немецкой колонии или, на худой конец, в Кирьят-Иовеле. Дед Илья нас покинул и вернулся обратно к своему такси, когда убедился, что нас встречают Михалины продвинутые друзья.

Друзья в самом деле оказались продвинутыми и тоже не походили на деревенских израилетосов, хоть и были обуты исключительно в “Доктор Мартенс”. Их оборванный туалет явно был тщательно продуман и так задуман, чтобы распознавать в носителях любителей рок-музыки. Все в черном, так что мой выбор футболки, как ни странно, оказался в тему. У пацанов в ушах висели серьги, на груди на черных шнурках болтались металлические пацифики, и такие же у девочек – на бархатках на шеях. На футболках я распознала символику “Металлики”, “Нирваны” или “Ганз энд Роузес”, известных мне по Алениным кассетам.

С Михаль все поцеловались в щечку, и она представила им свою “двоюродную сестру из России, которая учится в Израиле на какой-то программе”. Изысканная молодежь с ненавязчивым интересом меня разглядела, потом одна из девочек громко и отчетливо спросила:

– ТЫ ИВРИТ – ДА?

На что я ответила:

– Я неплохо понимаю иврит.

– Bay! – сказала девочка. – Какая молодец!

И перестала обращать на меня внимание.

Далее мы стояли в очереди за билетами, и все друзья Михаль горестно и сокрушенно обсуждали самоубийство Курта Кобейна, а один из них утверждал, что умереть в двадцать семь лет – самое то, потому что после двадцати семи лет так или иначе жизнь заканчивается.

Михаль указала мне на афишу фильма, который мы собирались смотреть. На афише была изображена женщина с дымящейся сигаретой, лежащая на животе со скрещенными сзади ногами, и я с удивлением узнала актрису, похожую на Алену и игравшую Джун. Только у нее было аккуратное черное каре, почти как у Аннабеллы. Фильм назывался “Дешевая литература” и, судя по мнению Михалиных друзей, являлся нереальным прорывом в киноиндустрии.

Еще Михаль мне объяснила, что в отличие от других, непродвинутых израильских кинозалов в Синематеке во время показа запрещено есть и пить и попкорн тут не продается, потому что это кощунственно – хрустеть и жевать во время показа классики бывшей и будущей, так что если я хочу пить, нужно сходить в туалет и там заранее напиться многоводой.

Михаль не произнесла слово “кощунственно”, это были мои собственные домыслы.

“Дешевая литература” мне не понравилась. Я мало что понимала из происходящего, потому что английский был очень сложным, а в ивритских субтитрах я едва успевала прочесть первую строчку из двух. Там было много убийств и крови, какие-то люди размахивали пистолетами и бесконечно разговаривали. Потом длинноволосый убийца танцевал с Джун, а она перенюхала наркотиков, у нее пошла пена изо рта, и, чтобы ее спасти, ей вкололи шприц в самое сердце.

Смотреть на это было тошнотворно. Но каково же было мое изумление, когда в следующей сцене появилась та самая актриса, которая играла Анаис. Я аж заверещала от восторга, а Михалины друзья явно списали мой восторг на восхищение режиссерским гением и решили, что я тоже продвинутая.

Я шепотом спросила у мальчика, который рядом со мной сидел, – того самого, который хотел умереть в двадцать семь лет, – как зовут эту актрису. Он ответил, что ее зовут Мария де Медейрос, и, услышав такое чудесное имя, я снова не сдержала восторженного возгласа. На нас зашикали с соседних рядов.

Потом мы сидели на крытой застекленной террасе кафе “Какао”, с которой открывался обалденный вид на Геенну и на гору Цион, то есть Сион.