Идеал воспитания дворянства в Европе, XVII–XIX века

Италия Ивана Васильевича потрясла и стала едва ли не «самой светлой точкой, самым лучшим воспоминанием его жизни», где развилось в нем «дотоле неизвестное ему чувство изящного». Между тем из всех своих странствий в рамках Гран Тур он неожиданно для себя вывез еще одно чувство – гордости за свою страну. Исподволь он стал замечать, что Россия невольно занимала все умы его европейских контактеров, что Европа наводнена «глупейшими книгами и брошюрами о России», что его собеседники часто обращались к нему с самыми «ребяческими вопросами» о том, «скоро ли Россия завладеет всем светом» и «правда ли, что в будущем году Цареград назначен русской столицей». Все это стало побуждать Ивана Васильевича к мыслям о России, «то, что на родине не было внушено ему при воспитании, мало-помалу вкралось в его душу на чужбине». Он обрел цель и смысл жизни, которые свелись к острому желанию основательно изучить свою родину, и это стало своеобразным итогом его воспитания (С. 241–242). С подобными намерениями Иван Васильевич вернулся в Москву, случайно встретился с Василием Ивановичем и начал новую жизнь, впрочем не менее нелепую, чем раньше.

* * *

Нетрудно заметить, что с точки зрения освещения проблемы дворянского воспитания повесть «Тарантас», пожалуй, не имеет аналогов в русской художественной литературе ни второй половины XVIII, ни первой половины XIX века. Во-первых, ни один из русских беллетристов не описывал так полно весь образовательный цикл юноши из благородной семьи, как это сделал В. А. Соллогуб. Во-вторых, ни в одном из произведений, в которых поднималась указанная тема, она не занимала столь структурообразующего места; вспомним тонкое замечание Ю. Ф. Самарина: все противоречия главных героев, через которые развивается сюжет, основаны на коренных различиях полученного ими воспитания.

Если проанализировать историю воспитания Ивана Васильевича, то без труда можно понять: главной фигурой, формировавшей героя, стал домашний наставник, француз-гувернер мосье Лепринс, которого с досадой и даже ненавистью питомец вспоминает много лет спустя, завершая свой воспитательный процесс в зарубежном турне[1267].

«Может ли художественная литература рассматриваться в данном отношении как „зеркало жизни“?» – задавался вопросом А. В. Чудинов в статье, посвященной истории формирования стереотипа о французских гувернерах в России и соответствию этого стереотипа реальности[1268]. Отчасти да, поскольку любой стереотип возникает не на пустом месте.

Низкое происхождение, невежественность, отсутствие квалификации – эти черты имели свое основание в реалиях, особенно во второй половине XVIII века, свидетельствует, например, О. Ю. Солодянкина, ссылаясь, в частности, на сообщение А. Шлецера[1269]. Не отрицает этого факта и В. С. Ржеуцкий, подводя итоги масштабного исследовательского проекта «Французы в России»[1270]. Эти же черты репродуцировал в своей повести и В. А. Соллогуб, характеризуя мосье Лепринса. В целом верно описан автором и набор учебных дисциплин, обычно преподаваемых в домашних «классах»[1271]. Вполне правдоподобно, пусть и с учетом сатирической направленности повести предстают перед нами эпизоды, связанные с обучением в пансионе, и сюжет о заграничном путешествии.

Но дело, по большому счету, не в этом. Гораздо интереснее, на мой взгляд, проанализировать эту историю с точки зрения развития литературной традиции изображения домашнего воспитания, ключевой фигурой которого был иностранец-гувернер. Ведь в конечном итоге эта традиция имела большее влияние на общественное мнение, нежели действительное положение дел; именно эта традиция вносила свой существенный вклад в формирование идеальных представлений об образовательных моделях и стратегиях[1272].

В этом смысле очень показательна фигура мосье Лепринса. С одной стороны, он «прямой потомок» аналогичных персонажей русской беллетристики эпохи Просвещения. «Беспородный» полузнайка, наглый и самоуверенный, он без малейшего стеснения берется за обучение дворянского мальчика, не имея ни малейшей к этому способности, исключительно в расчете на обеспечение своего безбедного существования на чужбине. Он без труда вошел в доверие к матери Ивана Васильевича, которая всецело распоряжалась в доме своего мужа-«сурка», «стал почти хозяином дома», держал свой выезд, со временем начал приторговывать «из-под руки хозяйским хлебом» и наконец, сколотив капитал, уехал на родину, устроившись там на литературном поприще в качестве «эксперта по России» (С. 235–236).