Читаем Идеал воспитания дворянства в Европе, XVII–XIX века полностью

5. Результат обучения. Нельзя сказать, что при всем своеобразии базового обучения и свойств своей натуры Иван Васильевич не усвоил совсем ничего. В «сухом остатке» оказался французский язык, позволявший подростку не только петь «беранжеровские песни», но, судя по дальнейшему, свободно на нем говорить и даже сочинять маменьке поздравления на праздники, «наполненные риторическими тропами», а иногда и «вколоченные в стихотворный размер». От своего учителя он приобрел умение судить «о многих книгах и о всех науках, руководствуясь одними названиями». Главная проблема состояла в том, что в результате мальчик не получил ни навыков к умственному труду, ни полезных знаний, в результате чего «русский ребенок вырос французиком в степной деревне» (С. 235–236).

<p>Пансион</p>

Лет с четырнадцати Ивана Васильевича определили на дальнейшее обучение в пансион. Автор повествует об этом этапе образования и воспитания героя гораздо лапидарнее. Тем не менее информация о пансионных годах тоже поддается структурированию.

1. Учителя, программа и методы обучения. Прежде всего, следует заметить, что это был «какой-то частный петербургский пансион». О его учителях из текста можно понять только то, что ученики называли их не иначе как «ослами», что, исходя из общего контекста сюжета о пансионе, едва ли можно считать объективной характеристикой. Вероятнее всего, этот частный пансион содержал какой-нибудь иностранец, и преподавали в нем все те же учителя, французы и немцы, которые при других обстоятельствах могли зарабатывать и частной практикой в дворянских семьях[1265]. В целом рассказчик не иронизирует над пансионом. Во-первых, он «отличался удивительной чистотой и порядком». Во-вторых, учеба в нем была поставлена несомненно лучше, чем у мосье Лепринса: «на лекциях преподавалось несметное множество различных наук», выпускной экзамен «заключался в тридцати или сорока предметах, не говоря об изящных искусствах и гимнастических упражнениях». И если в этих характеристиках и угадывается некоторая усмешка, то плоды пансионного обучения доказывали, что усердные его питомцы на выходе показывали такие высокие результаты, что становились «предметом невольного уважения не только наставников, но даже и самых буйных, самых отчаянных товарищей». В дальнейшем именно полученные в пансионе знания и навыки к труду позволили им сделать быструю служебную карьеру. Беда заключалась в том, что таких было крайне мало, не более двух или трех из выпуска (С. 236–237). Основную массу учеников составляли как раз «буйные и отчаянные». Из всего сказанного можно заключить, что учителя в пансионе, наверное, отличались высокой образованностью и достаточно умело владели методикой преподавания предметов, но едва ли оказывались хорошими воспитателями.

2. Объект(ы) обучения. Иван Васильевич в пансионе стал одним из первых буянов. Он начал курить и пить, предпочитал кондитерские учебным аудиториям, предавался чтению «мерзких романов и поэм, которых и назвать даже нельзя», учил на лекциях «грязные или вольнодумные стихи» и, подобно большинству своих сотоварищей по пансиону, бравировал невежеством и нерадением (С. 237).

3. Результат обучения оказался для Ивана Васильевича еще плачевнее, чем по окончании домашнего курса. Он стал «дрянным повесою, смешным и гадким невеждой, и даже тот скудный запас мелких познаний, который сообщил ему monsieur Leprince, исчез в тумане школьного молодечества» (С. 237). На выпускном экзамене его, естественно, ожидал полный провал. Вместе с тем пороки не полностью вытеснили добрые наклонности, присущие природе Ивана Васильевича. Несмотря на внешнюю испорченность, он вдруг понял, что одарен «понятливостью и памятью», что он мог бы при желании овладеть науками; он «почувствовал, что не рожден для бессмысленного разврата, а что в нем таится что-то живое, благородное… возвышающее душу» (С. 237).

В этих душевных терзаниях Иван Васильевич вступил в самостоятельную жизнь. С одной стороны, продолжать обучение показалось ему бессмысленным: пришлось бы начинать едва ли не с азбуки. С другой стороны, молодость требовала успеха. Он начал служить в каком-то министерстве, где, как и в детстве, отсутствие знаний он заменял «сметливостью, остроумием» и рвением; в службе в результате не преуспел, пережил неудачный роман, едва не окончившийся женитьбой, покуролесил в свете и разочаровался в нем и в конце концов, томимый скукой и побуждаемый мечтами о другой, осмысленной жизни, исполненной «благодетельной науки», отправился в большое заграничное путешествие (С. 238–239).

<p>Гран Тур</p>
Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология