Читаем Идеал воспитания дворянства в Европе, XVII–XIX века полностью

Проблема Ивана Васильевича (и всей сформировавшей его системы воспитания) по Соллогубу – это не просто отсутствие прочных знаний, трудолюбия и целеустремленности; все эти свойства герой повести наблюдал у немцев во время пребывания в Берлине, и они сами по себе не вызвали в нем (и в авторе, пожалуй) особых симпатий. Претензия к мосье Лепринсу – главному элементу критикуемой воспитательной модели – заключалась в том, что он не привил (и не мог привить) своему ученику тех знаний и тех навыков, которые были бы ему полезны в России и для России. Эта мысль, многократно и в разных вариациях повторяющаяся в повести, удивительным образом перекликается, например, с оценкой, данной наставникам-иностранцам в переписке генерала И. В. Сабанеева и гр. М. С. Воронцова, людей, которых едва ли можно отнести к славянофильскому лагерю и уж тем паче – к разночинцам. Смысл их рассуждений сводился к тому, что задача, а может быть, и миссия хорошего воспитателя заключается в умении внушить своему подопечному – молодому русскому дворянину – любовь к родине и понимание национальных интересов в разных областях жизни. Воспитатель-иностранец, как бы талантлив он ни был, сделать этого не может[1278]. Таким образом, для В. А. Соллогуба (и, очевидно, для критически мыслившей части русской аристократии рубежа XVIII–XIX веков) ценность воспитания уже не сводилась к простому обучению светской этикетности, а понятие «доброго гражданина» – результата воспитания – имело не абстрактно-универсальный, а национально ориентированный смысл. В такой парадигме понятия воспитания и образования хотя и осознавались как не тождественные, тем не менее не несли в себе разночинского антагонизма мнимой и подлинной ценности. Они воспринимались в системном взаимодействии: приобретаемые в процессе образования знания должны были служить «пониманию интересов отечества» (нравственно-воспитательная категория). Образование получало аксиологическую окраску (полезно/бесполезно) и тем самым воспитательный характер, а в задачи воспитания начинало входить формирование таких качеств, как трудолюбие, целеустремленность, системность в приобретении полезных знаний.

* * *

Впрочем, рассуждения над художественным произведением в самонадеянной попытке растолковать, «что в действительности хотел сказать автор», таят большой риск приписать автору мысли и идеи, вовсе ему не свойственные. Отказывая В. А. Соллогубу в гоголевской и диккенсовской глубине, Ю. Ф. Самарин тем не менее подчеркивал, что «он подметил лучше других и рассказал языком, для всех понятным, некоторые из странностей и вопиющих противоречий нашей действительности»[1279].

В самом деле, создав цельный критический образ старой воспитательной модели, разбросанный осколками в русской беллетристике, и придав ему тем самым вполне законченный облик антиидеала, Соллогуб сумел художественными средствами выразить кризис уходящей системы, ощущаемый так или иначе всеми русскими интеллектуалами своего времени, к каким бы общественно-политическим лагерям они ни принадлежали. Менялась среда, которая в свое время востребовала Лепринсов и Бопре, менялась вместе с ней и воспитательная модель, в которой гувернер-иностранец был ключевым элементом. Рубеж этих перемен удивительно точно зафиксировал В. А. Соллогуб. Появление в отечественной литературе Ивана Васильевича со всей очевидностью доказало, что в русском обществе «наступила пора зрелого размышления и строгого суда над собою», пора формирования нового идеала, поиска новых образовательных и воспитательных стратегий.

<p>Сведения об авторах и их основные публикации по истории дворянства и истории воспитания</p>

Владимир Берелович (Wladimir Berelowitch) – Высшая школа социальных наук (EHESS, Париж), Женевский университет.

Les gouverneurs des Golitsyne à l’étranger: les exigences d’une famille (années 1760–1780) // Rjéoutski V., Tchoudinov A. (Dir.). Le précepteur francophone en Europe, XVIIe—XIXe siècles. Paris, 2013. P. 139–151; Francophonie in Russia under Catherine II: General Reflections and Individual Cases // Argent G., Offord D., Rjéoutski V. (Eds.). Foreign-Language Use in Russia during the Long Eighteenth Century, The Russian Review. 74/1 (2015). P. 41–56; Морфология зачина: жанр предисловия к очерку русской истории (от Татищева к Багалею) // Савельева И. М., Дмитриев А. Н. (Ред.). Науки о человеке: история дисциплин. М., 2015. С. 187–206.

Андреа Бруски (Andrea Bruschi) – Университет Вероны.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология