Дочитав, Тарег не смог сдержать вздоха облегчения – против ожидания, ибн Хакам на этот раз написал стихи, не провернувшиеся в груди подобно стилету.
– Фф-уухх…
И нерегиль снова промокнул лоб платком. Облизнув соленый пот над верхней губой, он улыбнулся – лакомка, обычный ашшаритский лакомка. И светлые, и смуглые, и такие, и сякие – и все это, вестимо, называется «любовь». Четыре жены и штук пять рабынь – и ко всем любовь. Одно слово – люди. Тарег потянулся к узлу волос на затылке – о боги, как же жарко. Нет, шпилька и шелковый шнур, придерживавшие тяжелые пряди, оставались на месте. Заправив выбившиеся волосы, чтоб не липли к взмокшей шее, нерегиль снова облизнул губу – и тут же услышал тяжелое сопение и шаркающие шаги на ведущей в сад лестнице.
Когда Исхак ибн Худайр, постанывая и покряхтывая, протиснулся между кирпичом стены и жесткими ветками самшита, Тарег сердито заметил:
– Ты назначаешь мне свидания в саду, как любовник, о Исхак. Неужели мы не могли сесть на галерее в соседнем дворе – в этих зарослях дышать нечем!
Не отвечая на его ворчание, ибн Худайр невозмутимо развернул молитвенный коврик и уселся напротив – заняв весь песчаный пятачок между стеной и стволами разросшейся высокой акации.
– Я обязан тебе, о Тарик, – без приветствий и предисловий начал глава тайной стражи. – Ты спас мою жизнь, позволь же мне спасти твою.
– Что случилось, о Исхак? – Тарег преувеличенно удивленно поднял брови.
– Ничего нового, – не обращая внимания на насмешливый тон собеседника, серьезно ответил глава дивана барида. – Ничего нового я не знаю о тебе, о Тарик, вот уже четыре года. С той лишь разницей, что сначала ты делал это в доме в Нахийа Шафи, потом прямо в Йан-нат-аль-Арифе, а теперь – в Дар ас-Хурам. Только нынче ты стесняешься людей все меньше и меньше. Всю прошлую неделю ты наведывался в дом Великой госпожи среди бела дня и при свидетелях.
Нерегиль нехорошо прищурился:
– Чего ты хочешь от меня, о Исхак? Чтобы я отступился и подобно вашим стихоплетам писал о черном вороне разлуки? Ты и вправду видишь меня витийствующим подобно Джариру: «Судьба решила, чтоб немедленно расстались мы с тобою, а где любовь такая сыщется, чтоб спорила с судьбою?» Ты этого хочешь от меня, Исхак?!
– Нет, – покачал головой вазир. – Я хочу, чтобы после разлуки ты даже стихов не писал.
– Да ну? – зашипел Тарег.
Так далеко их разговоры еще не заходили.
Вздохнув, Исхак ибн Худайр снова покачал головой.
И утер рукавом лоб, едва не сдвинув тростниковый ободок, придерживавший куфию.
– Ты неосторожен, – наконец проговорил он. – И у меня есть основания подозревать, что ты неосторожен не оттого, что опрометчив. А оттого, что ты не хочешь быть осторожным.
Тарег лишь зло скривился. А вазир мрачно продолжил:
– Не жалеешь себя – пожалей ее. И мальчика.
– Кто им угрожает? – мягко осведомился нерегиль.
– Я не могу назвать тебе имен – пока, – отозвался ибн Худайр.
– Тогда назови их мне, когда сможешь, – нехорошо улыбнулся Тарег. – А я поступлю с их носителями так, что они больше никому не будут угрожать.
С такими словами нерегиль поднялся и, задев рукав ибн Худайра полой джуббы, покинул отгороженный самшитами уголок сада.
А старый вазир вздохнул и тихо сказал самому себе: – Вот этого-то я и боялся…