Ястреб халифа

– Я люблю тебя, ты любишь меня, я поклялся тебе в этом…

– Я знаю, – ласково, но твердо прервала его Айша. – Я знаю, что для твоего народа этого было бы достаточно, чтобы мы стали мужем и женой в глазах остальных. Но мы не в землях нерегилей, Тай. Мы в аш-Шарийа. И здесь я не могу быть твоей женой. Здесь мы можем быть лишь тайными любовниками. Прошу тебя, не мучай ни себя, ни меня…

– Четвертый год я прокрадываюсь к тебе в комнаты, словно вор, – мрачно пробормотали за занавесом. – И чего ради? Ради пустых, глупых предрассудков…

Приподняв плохо гнущуюся ткань, Айша вдохнула влажный, пахнущий землей и подцветающей водой пруда воздух.

– Ну будет тебе ворчать…

И потянула за длинный рукав.

Тарег упрямо дернул его к себе. Вздохнув, Айша выбралась к нему на ступени. Ночной ветерок колыхал ее распущенные волосы, свободно лежащие на щеках локоны взлетали и путались с легкими прядями его гривы, которую тоже ерошил налетающий с реки бриз.

Вздохнув еще раз, Айша просунула руку ему под локоть и положила голову на плечо:

– До совершеннолетия Фахра осталось три года, Тай. Всего лишь три года. Потерпи еще чуть-чуть, прошу тебя.

– Скоро Прилив, – горько пробормотал Тарег. – Еще один Прилив, который бесследно схлынет. Бесследно, бесплодно…

– Ну потерпи еще чуть-чуть, три года – что такое три года для нерегиля, о хабиби? – Айша пыталась шутить, но стесняющая грудь тоска передалась и ей.

– Не все ли равно? Сейчас или через три года? – упрямо замотал Тарег головой. – Сколько силы уходит в прорву, в никуда, зачем все это, если в нашем доме нет детей? Я хочу, чтобы к нам в дом вошли дети, Айша, я буду очень хорошим отцом, вот увидишь…

– Я знаю, я знаю, – о Всевышний, что ж его так разобрало под этой белой луной, – но рождение ребенка невозможно скрыть, о хабиби, что скажут люди, мы и так рискуем…

– Мы можем уехать в летнее поместье. Уехать далеко, в Куртубу, в горы…

– И что дальше?

– Ты сама мне рассказывала, что ваши женщины умудрялись рожать и воспитывать детей прямо во дворцовом хариме и скрывать это ото всех!

– Да. А еще я тебе рассказывала, как умерла одна из таких женщин, которую звали Аббаса.

Мрачная тяжесть ее слов отрезвила Тарега. Он уронил голову на сложенные на коленях руки и замолчал.

– Ты помнишь, что я тебе про нее рассказывала? – с безжалостной настойчивостью продолжила Айша. – Тарег?.. Ты помнишь?

– Помню, – наконец сдавленно отозвался он. – Халиф, ее брат, приказал утопить ее в реке. А детей сжечь в печи для обжига глины.

Айша положила ладонь на его поникшее плечо: – Прошу тебя, Тай. Потерпи. В тринадцать лет мы провозгласим Фахра совершеннолетним, и он взойдет на трон аш-Шарийа не как ребенок при совете управителей, а как полноправный халиф. И он освободит тебя. Ты будешь волен идти, куда захочешь. И куда бы ты ни пошел, я буду с тобой. Потерпи, о хабиби. Через три года твоей неволе придет конец. Потерпи, моя любовь, потерпи еще самую малость.

Два месяца спустя

Угу-гу, угу-гу. Птичка затопталась на ветке, захлопала крыльями. Серое гладкое горлышко с темным кольцом раздулось, и снова послышалось – угу-гу, угу-гу. Густая, еще не пожелтевшая от жары листва тополя скрывала гнездо. Самец, раскрывая веером хвост с белыми кончиками перьев, переступал лапами и счастливо гугукал.

В самшитовый лабиринт в этом уголке Привратных садов не залетал ветерок, и Тарег устало промокнул лоб платком. Кусты акации над его головой колыхались, но внизу, за стриженой стеной живой изгороди застаивалась душная жара. Насухо обтерев тонким льном пальцы, нерегиль приоткрыл сложенный пополам – на лаонский манер – лист бумаги.

У его катиба был хороший почерк, изящная каллиграфия школы мухадрас воздавала достойные почести новым стихам Мунзира ибн Хакама. «Привет изгнанника», – гласила первая строчка.